Чарльз Мартин - Моя любовь когда-нибудь очнется

Пастор Джон знал свое дело, поэтому крещение трех десятков прихожан отняло у него не больше часа. Я, однако, не сказал бы, что он торопился. Напротив, эта работа ему, похоже, нравилась, поскольку пастор буквально сиял, да и другим членам группы он тоже не давал скучать. Каждый раз, взяв кого-то за руку или за плечо, чтобы погрузить в воду, пастор вспоминал вслух один-два неблаговидных случая из жизни крещаемого, непременно добавляя несколько слов о том, как этот человек сумел раскаяться и, отказавшись от греха, начал возрастать в благодати. Когда же пастор Джон заканчивал свою короткую речь и переходил к погружению, прочие члены общины дружно аплодировали и вскидывали руки к небесам.

То, что происходило на реке, очень мало напоминало кропление, посредством которого, как я раньше думал, совершается в методистской церкви таинство крещения. Пастор Джон не только погружал крещаемых с головой, но и не стеснялся разбрызгивать воду во все стороны, так что даже стоявшие на берегу прихожане скоро промокли до нитки, благо день был очень жарким.

Последним из группы крещаемых был мальчуган лет девяти или десяти. Пастор Джон взял его на руки, прижал к себе и, стараясь подбодрить, слегка потерся носом о его нос. Когда же мальчишка признался, что боится нырять, пастор Джон погрузился вместе с ним. Они уходили под воду трижды, а когда вынырнули в последний раз, пастор подбросил мальчика над головой, а потом передал стоявшему рядом отцу, который бережно опустил сына обратно в воду.

Когда крещение закончилось, пастор Джон начал читать молитву. Те, кто стоял рядом с ним в воде, снова взялись за руки; прихожане на берегу тоже держали друг друга за руки или простирали ладони к небу, словно призывая Божью благодать на только что крещенных братьев и сестер. Прислушавшись, я понял, что пастор молится и о тех, кого он только что крестил, и о тех, кто еще не был крещен, но остро в этом нуждался; под конец же пастор попросил Господа благословить пищу на столах.

Надо признаться честно, молиться он умел, и умел хорошо. Я не заметил в нем ни позерства, ни желания показать себя лучше остальных. Его молитва была совершенно особенной – глубоко личной, убедительной и вместе с тем предельно простой и понятной, без религиозной зауми. Можно было подумать, пастор обращается не к непостижимому Богу, а к кому-то из близких друзей, стоящему в толпе рядом с ним.

Наконец он закончил, вся группа выбралась из реки и ринулась к столам с едой. Словно по какому-то сигналу, неслышному, но понятному большинству присутствующих, женщины заняли места возле столов и начали разливать сок и чай, передавать тарелки и накладывать на них жареных цыплят, свежие булочки и салат. По всему было видно, что им это не впервой – каждая отлично знала, что и как нужно делать.

В течение каких-нибудь пяти минут каждый из двухсот человек получил еду, стакан с чаем или соком и место, где можно было присесть. Не успел я им позавидовать, как за моей спиной хрустнула под чьей-то ногой сухая ветка.

– Я принесла вам перекусить, профессор…

Я сидел на земле, прислонившись к стволу дуба, и разглядывал сухие стебельки одного из самых любимых растений Мэгги – папоротника-многоножки. В наших краях его называют бессмертной травой, потому что это растение-паразит, растущее в трещинах древесной коры, бо́льшую часть года выглядит окончательно и бесповоротно засохшим, но стоит только пролиться дождю, как его бурые, ломкие от сухости листочки наливаются яркой и сочной зеленью. Услышав голос Аманды, я оторвался от созерцания папоротника и обернулся.

– Привет, Аманда. – Я посмотрел на Блу, который вылизывал девушке щиколотки. «Спасибо, Блу», – подумал я.

– Мне показалось, что вам не помешает немного подкрепиться.

– Спасибо, но я вовсе не голоден.

– Не позволяйте ему ввести вас в заблуждение, мисс Аманда! – донесся от ближайшего стола голос Эймоса. – Дайте ему тарелку, и он слопает все в один присест, а потом попросит добавки. Не беспокойтесь, у него живот давно присох к спине, так что теперь он не отличает боли в желудке от боли в пояснице! – С этими словами Эймос помахал мне надгрызенной цыплячьей ножкой и улыбнулся блестящими от жира губами. «Я ем цыпленка, и мне это чертовски нравится!» – вот что означала его улыбка.

Аманда тоже улыбнулась и протянула мне большую тарелку, на которой лежала целая гора еды – всего понемножку, но зато с каждого блюда, – а также стоял большой пластиковый стакан, до краев наполненный чаем.