Джеймс Хилтон: Утерянный Горизонт

Мэллисон, наблюдавший происшествие, был лишь частично удовлетворен. "Я не думаю, у него бы хватило наглости выстрелить," он прокоментировал. "Это всего лишь блефф."

"Возможно," согласился Кануэй, "но я позволю тебе удостовериться в этом."

"Я считаю, что нам просто необходимо что-нибудь сделать до того как самим даться в руки."

Кануэй был полон сочувствия. Солдаты покрытые кровью, учебники истории, клич того, что англичане никогда не проигрывают и не сдаются, традиция была хорошо ему знакома. Он сказал: "Затевать драку с крошечным шансом на победу -- идея не из лучших, и я не из тех, кто пойдет в нее."

"Мои одобрения, сэр," сердечно вмешался Барнард. "Оказавшись на крючке, лучше всего признать это и сдасться с приличием. А что касается меня, то пока моя жизнь длится, я предпочитаю вкушать ее с удовольствием и потому закурить сигару. Я надеюсь, вы не думаете, что немного добавочной опасности может нам помешать?"

"На мой взгляд, нисколько, разве что мисс Бринклоу это не по вкусу."

Барнард поспешил загладить вину. "Прошу прощения, мадам, Вы не будете возражать если я закурю?"

"Совершенно нет," любезно ответила она. "Сама я не курю, но люблю запах хорошей сигары."

Кануэй подумал, что из всех женщин способных на подобное замечание, она была самой типичной. В любом случае, возбуждение Мэллисона немного утихло, и чтобы показать свое дружеское к нему расположение, он предложил ему сигарету, не смотря на то, что сам не закурил. "Мне знакомо твое состояние," он мягко сказал. "Ситуация не из лучших, и в какой-то мере то, что мы ничего не можем сделать, ухудшает ее."

"Хотя с другой стороны, в этом есть и свои плюсы," не удержался он от того чтобы не добавить самому себе, так как все еще был ужасно усталым. Так же в его природе была черта, которую другие назвали бы ленью, не смотря на то, что это было нечто другое. Как никто он был способен к усердной работе если она должна была быть выполнена, и редкий мог сравниться с ним когда дело касалось ответственности; но факт был тот, что он никогда не жаждал деятельности, и совсем не любил ответственность. И то и другое были частью его работы, и он исправно исполнял ее, но всегда был рад уступить любому, кто мог функционировать не хуже его. Без сомнения, это частично было виной того, что его успех на службе был менее поразителен чем мог бы быть. У него не хватало амбиций пробить себе дорогу через других, или устроить важный парад занятости когда по-настоящему делать было нечего. Его донесения порой были лаконичны до сухости, и его спокойствие в экстремальных ситуациях, хоть и вызывающее восхищение, часто обличало его в излишней искренности. Начальство любит чувствовать, что человек прилагает старания, и что видимое его безразличие есть всего навсего предлог для сокрытия ряда хороших эмоций. Но внешняя невозмутимость Кануэйя вызывала порой мрачные подозрения, что он действительно был таков, и что независимо от того что случилось, ему было все равно. Хотя это, точно так же как и лень, было несовершенной интерпретацией. Что многим наблюдателям не удавалось увидеть было до смеху просто -- желание покоя, размышления и одиночества.

В настоящий момент, благодаря своей предрасположенности и тому, что заняться было нечем, он откинулся на заднем сидении и определенно уснул. Когда он проснулся, то заметил что и другие, не смотря на свои разнообразные волнения, так же предались сну. Мисс Бринклоу сидела прямо, с закрытыми глазами, словно какой темный, устаревший идол; Мэллисон, развалившись в своем кресле, упадал вперед, держа подбородок кистью руки. Американец даже похрапывал. Очень благоразумно с их стороны, подумал Кануэй; не было никакого смысла изводить себя криком. Но в самом себе он немедленно ощутил особые физические ощущения, легкое головокружение и бой сердца, тенденцию вдыхать резко и с усилием. Подобные симптомы однажды являлись к нему до этого -- в Швейцарских Альпах.

Он повернулся к окну и выглянул наружу. Небо вокруг полностью прояснилось, и озаренное вечернем солнцем, к нему явилось видение от которого на миг оборвалось дыхание. В самой дали, насколько возможно было охватить взглядом, простирались одна за одной цепи снежных вершин, украшенные ледниковыми гирляндами, и плывущие, при появлении, над бесконечной равниной облаков. Они охватывали целую круговую дугу, сливаясь к востоку, у горизонта злобной, почти кричащей окраски, словно декорация в стиле импрессионизма, выполненная полу-сумасшедшим гением. В то время как самолет на этой изумительной сцене, гудел над пропастью в лице отвесной белой стены, которая сама казалась частицей неба до того как солнце не поймало ее. И тогда, словно дюжина наваленных друг на друга Йоангфроу[3] увиденных из Меррен, она вспыхнула великолепным, ослепительным сиянием.