Юлий Крелин: Отцы и дети

Кто теперь знает, чем по ним били? Может, палками, может, кулаками или сапогами, может, и еще чем. Да и важно ли это? Кто знает, с первого ли удара упал Гаврик Шуре под ноги, да и важно ли это — сколько ударов сходу получил мальчик?..

— Габи! — закричала девочка, но, по-видимому, нерусское имя лишь прибавило сил наводившим порядок. Следом свалили Кирилла. Шура вдвинулась в стену. Кто-то, пробегая, наступил Кириллу на руку, и он закричал. Гаврик попытался подняться, в неразберихе уцепившись за край военной куртки. Вскрик “Габи!” и цеплянье за куртку случились почти одновременно — в результате Гаврик ударом кулака вновь был сброшен на землю и под крик: “ублюдки!”, “сионисты жидовские!”, — оказавшиеся рядом сотоварищи омоновца, куртку которого так грубо схватили, обрушили град ударов на правонарушителя. Били ногами и дубинками, удары пришлись по ногам, рукам, голове, спине... Удары пришлись на то, что оказалось на поверхности и открытым. Гаврик опрокинулся на землю лицом вниз, закрыв его руками, но чей-то меткий башмак все-таки угодил в глаз. А затем — еще и по затылку. И еще — удар по темени...

Кирилл откатился к стене под защиту своей Брунгильды, которая прикрыв зачем-то руками собственные щеки, с недоумевающим ужасом смотрела, как бьют Гаврика. Тот совсем зарылся головой в землю. Нет... В землю он действительно мог бы зарыться — под ним был асфальт. Гаврик обхватил голову, прикрыл, как мог, лицо руками, почти воткнув его в асфальт, и застыл. Сделав еще парочку легких, завершающих ударов, воины покинули его и бросились к основной толпе.

Шура наклонилась над лежавшим мальчиком.

— Габи! Гав! Ты как? — Гаврик молчал. — Габи! — истошно закричала она. Он поднял голову.

— Ты чего орешь так?

— Господи! Живой! Пошли быстрей отсюда.

Из носа Гаврика текла кровь, на лбу наливалась и багровела шишка, губа раздулась, из небольшой ранки на ней сочилась кровь. Шура стала помогать ему подняться.

—Ты что? Я сам.

Шура схватила ребят за руки и потащила их за угол. Кирилл закричал — она схватила его за отдавленную руку. Они пробежали чуть в сторону по переулку и сели на какой-то большой камень у забора, огораживающего стройку.

Шура пыталась начать обследование увечий своих спутников. Оба отмахнулись. Супермены!

— Ну вот, теперь я дипломированный еврей, — чуть сумел искривить распухшую губу Гаврик.

— Ты чего? При чем тут?..

— А ты слыхала, что они орали?

— Ну и что? Они и на всех кричали так. Это просто боевой клич. Как у племени команчей, — уже несколько успокоенный сказал Кирилл, пытаясь двигать распухшими пальцами.

— Они ж другого не знают, — добавила Шура.

— Вот именно. Им достаточно этого знания. На том и строят свой мир и свою войну.

— Чего ты в самом деле! Я на это и внимания не обратила.

— А чего тебе обращать внимание? Ты славянка чистых кровей.

— А ты? Да у тебя морда рязанская, не только что славянская.

— Ладно. Чего это вы, теоретики хреновы?.. Кирилл окончательно освоился со своей рукой. Пальцы двигались. Ссадины его не волновали.

Мимо проехало несколько машин скорой помощи.

— Омоновцы, наверное, заранее вызвали. Спланировали.

— И медицина в сговоре с ними.

— Причем тут медицина. Им всё равно кого и почему лечить, — Гаврик заступался за отца. Наконец-то у него на глазах появились слезы. — И жидам пархатым, как папа, всё равно кого лечить.

— Да перестань ты об этом...

Около них остановилась “скорая”. Вышли двое в халатах.

— Вы оттуда, ребята? Тебе плохо? — обратился один из них к

Гаврику.

Шура вдруг истерически закричала:

— Уйдите от нас! Вам мало!? Езжайте! Исполняйте свой долг! — Шура схватила опять ребят за руки и потащила их.

— Дура! — вдогонку крикнул один из скоропомощников. — Ему ж надо помочь.

Дома еще никого не было. Я остановился у стола сына и поглядел в открытую книгу. Первая глава “Онегина”. Хотел наизусть выучить, а всё еще на первой главе. Суждены нам благие порывы. Я присел, да и сам зачитался. И незаметно для себя начал читать вслух. Чуть ли не петь, наслаждаясь музыкой стиха. И не услышал, как пришел Гаврик, как открылась дверь, как сын встал за моей спиной и, по-видимому, с иронической улыбкой смотрел на декламирующего отца.

— Мой папа самых честных правил, а сын давно уже пришел.

Не оборачиваясь, но прекратив свои интеллигентские забавы, я отреагировал:

— И нескладушка. Куда б лучше, если б ты сходу продолжил мое чтение, не заглядывая в книгу.