Фрэнк Йерби - Изгнанник из Спарты

Его слова утонули во взрыве хохота; дажедикасты дружно присоединились ко всеобщему веселью. Когда смех стих, Аристон продолжил:

- Моя дорогая жена скоро должна разрешиться от бремени, иначе она бы пришла сюда, чтобы дать показания в пользу бедной Клеотеры. Она рассказала бы вам, что, поскольку в ее нынешнем положении она, разумеется, не может жить в одном помещении со мной, это несчастное поруганное дитя делит с ней ее комнату, и их ложа стоят рядом друг с другом. Итак, довольно о наших прелюбодеяниях! Я прошу вас, о дикасты, освободить Клеотеру, это невинное дитя, от этого жестокого чудовища! Я прошу вас принять меры, чтобы он никогда более не смог причинить ей вреда. Я прошу вас поддержать честь и правосудие Афин! Пусть мудрая Афина, наша покровительница, возвысит ваши умы и сердца. Я кончил, достойный суд, благородные архонты, благодарю вас!

Его победа была безоговорочной. Гелиэя единодушно дала Клеотере развод. Более того, она вынесла специальное решение, в котором предупредила Орхомена, что если он причинит своей бывшей жене, свободной метечке Клеотере, какой-либо вред или станет досаждать ей тем или иным образом, то он проведет остаток своей жизни прикованным к веслу на галере.

Орхомен с поникшей головой выслушал приговор суда. Затем, бормоча проклятия, он заковылял прочь на своих костылях.

Когда они вышли из здания суда на яркий солнечный свет, Клеотера остановилась и посмотрела на Аристона так, что он не смог вынести этого взгляда; будто, подумал он, ее только что приговорили к смерти, а не даровали желанную свободу, а с ней и новую жизнь, полную надежды и радости.

- Ну и что же теперь, мой господин? - прошептала она. - Я не могу вернуться в твой дом. Не могу! Я не могу

смотреть в глаза Хрисее! Слишком велик грех, отягощающий мою душу!

- Грех? - переспросил Аристон.

- Да. Мой грех в том, что я хочу быть твоей. Что в мыслях, в сердце я более чем виновна - виновна именно в том, в чем обвинил нас Орхомен! Что и от телесного греха меня уберегли только боги и твое великодушие! Ты - другое дело: у тебя есть жена, которая любит тебя и которая носит ребенка в своем чреве! Твоего ребенка, Аристон!

Она уронила голову на грудь и громко разрыдалась;

рыдания вырывались у нее из горла, и она не могла ничего с собой поделать.

- Клео, - простонал он.

- Я не вынесу этого, мой господин! Эти мысли убивают меня. Стоит мне представить, что ты прикасался к ней, держал ее в своих объятиях, целовал ее, что ваши тела и души сливались воедино... О Аристон, Аристон! Это сводит меня с ума, я прокляну всех богов, я умру! Это убьет меня!

- Клео! - повторил он в полном отчаянии.

- Я мечтала носить в себе твоего ребенка, мой господин. Чувствовать, как он растет там, внутри, такой маленький теплый круглый мягкий комочек. Я мечтала родить его, и мое счастье при этом было бы столь велико, что я не ощущала бы боли! А потом, потом я держала бы его в своих руках, прикладывала к своей груди, и прикосновение его крохотного ротика доставляло бы мне неземное блаженство! Он был бы похож на тебя, ведь правда - это дитя, которого никогда не будет, которому не суждено появиться на свет? И с каждым днем он становился бы все более и более похожим на тебя, таким же высоким, сильным, красивым! О Аристон, Аристон! Дай мне нож! Пусть его лезвие будет достаточно длинным, чтобы достать до моего сердца, и достаточно острым, чтобы не причинить мне ненужных страданий! Дай мне умереть сейчас, сразу, это лучше, чем умирать медленно, день за днем!

Он взял ее за руку и потащил за собой по оживленной улице. Ибо самым невыносимым было то, что здесь, на глазах у ухмыляющейся толпы, он не мог ни поцеловать, ни хоть как-то утешить ее.

Спустя час они уже стояли в прихожей маленького домика, который он снял для нее. Она была очень бледна, но уже вполне овладела собой. Медленным жестом она протянула ему руку.

- Обещай мне, мой господин, - ровным голосом проговорила она, - что ты больше сюда не придешь. Я же, в свою очередь, обещаю не причинять себе вреда. Ибо только так мы сможем стать достойными того, что было между нами и чего больше уже быть не должно! Пусть это останется чистым и незапятнанным. Я выдержу это испытание. Я стану жрицей твоего культа, вся моя жизнь, до последнего вздоха, будет посвящена поклонению тебе, боготворению тебя. Я буду гиерофантом твоих благословенных мистерий. Я думаю, что это большая честь для меня! Так ты обещаешь мне это?

- Ты требуешь невозможного! - сказал он.