Киаран Карсон - Чай из трилистника

Но, если позволите, к ван Эйку мы вернемся в другой раз. Сейчас же я хочу поделиться с вами воспоминаниями о другом глубоко религиозном человеке, философе Людвиге Витгенштейне, с которым я познакомился несколько лет назад здесь, в "Доме Лойолы", где он работал садовником.

50

СИНИЙ ВИТГЕНШТЕЙНА

С Витгенштейном я познакомился, сказал отец Браун, когда как-то раз гулял по травяной плантации, читая требник. В то время он жил в одном из сараев для рассады. Такой аскетизм, как я убедился позднее, был вполне в его духе. Проходя мимо сего убогого жилища, я услышал, как он громко высказался по поводу погоды или что-то в этом роде. Я остановился, поздоровался и, заглянув в дверь сарая, увидел, что Витгенштейн лежит на мешке с гравием и в руках у него американский детективный журнал "Черная маска". Спешу заметить, что сам я не относился к поклонникам этого довольно залихватского издания, питая склонность, как вы, вероятно, догадываетесь, к более интеллектуальным образцам конандойлевской школы письма. Тем не менее это был некий повод начать разговор.

Вам нравятся детективы с убийствами? спросил я.

Детективы - да, отвечал Витгенштейн.

А убийства?

Убийство - механизм, посредством которого сыщик может проявить свою внутреннюю силу и восстановить нравственный миропорядок. Однако сыщик в

"Черной маске" не мыслящее существо, это человек действия, понимающий бесполезность слов. Мне это нравится.

Но в какой-то момент сыщику непременно приходится объяснить свои действия?

Вижу, вы мало читали "Черную маску", сказал Витгенштейн. Разумеется, бывают случаи, когда главный герой в промежутках между действиями задумывается об окружающем. Обычно это служит созданию атмосферы, но такие детали образуют философию, поскольку мир - особенно в детективах - есть все то, что имеет место. В результате в рассказе, который я только что читал, сыщик посреди ночи стоит один на палубе корабля, и вокруг ни звука, кроме тиканья корабельных часов. Часы, говорит сыщик, в лучшем случае обескураживающий инструмент: они измеряют фрагменты вечности - измеряют то, чего, возможно, не существует.

Эта идея захватила меня, продолжал Витгенштейн, поскольку она почти буквально отражает мысль Бл. Августина, высказанную им в "Исповеди": "Я не могу измерить будущего, ибо его еще нет; не могу измерить настоящего, потому что в нем нет длительности, не могу измерить прошлого, потому что его уже нет".

Вы читали "Исповедь"? спросил я довольно наивно.

Необычайно синие глаза Витгенштейна сверкнули на меня из сумрака сарая.

Это самая серьезная книга на свете, прошептал он.

И стал цитировать мне "Исповедь" целыми абзацами, на великолепной латыни Бл. Августина.

Впоследствии я взял себе за правило в свободное время навещать Витгенштейна, поскольку увидел, что у нас много общего. Иногда я заставал его за прополкой или пересадкой трав, в таких случаях он размышлял порой об их свойствах, обладая в этой сфере энциклопедическими знаниями. В другой раз он говорил о вещах, на первый взгляд между собой не связанных. Например, когда он жил в Дублине, то часто заходил в кафе "Бьюлиз Ориентал" на Графтон-стрит.

Замечательное место, вспоминал он, за этим предприятием, похоже, стоит отличное руководство; и затем превозносил проницательность персонала, который точно знал, что их клиент будет есть каждый день - простой омлет и кофе - без всяких указаний с его стороны. Отсюда он переходил к рассуждениям о преимуществах молчания.

Однажды Витгенштейн вдруг встретил меня следующими словами: до Христа люди переживали Бога - или богов - как нечто вне себя. А после Христа люди не все, но те, кто научился видеть сквозь него, - видят Бога как нечто внутри себя.

И заодно к месту, сказал отец Браун, если позволите, я расскажу вам краткую биографию Витгенштейна, поскольку знакомство с людскими судьбами, как показывают "Жития святых", позволяет яснее видеть промысел Божий.

51

ЧЕРНЫЙ НОСОРОГ

Людвиг Витгенштейн родился в 8.30 вечера 26 апреля 1889 года, будучи восьмым, младшим, ребенком Карла Витгенштейна, сколотившего огромное состояние на создании в довоенной Австрии сталелитейной промышленности. В детстве Людвиг ничем особым не выделялся - его братья казались гораздо более одаренными. Но в возрасте восьми лет он остановился в дверном проеме, размышляя над вопросом: зачем человеку говорить правду, если ему выгоднее солгать?

Не найдя удовлетворительного ответа, он сделал вывод, что, как ни крути, при таких обстоятельствах во лжи нет ничего дурного. Людвиг вошел в дверь и вместе со всей семьей сел ужинать. И все-таки этот вопрос и ему подобные не давали ему покоя всю оставшуюся жизнь.