Кливленд Эмори - Кот на Рождество

Этот вариант игры подвел меня к решению назвать ее Царапка. Согласен, это не самое оригинальное имя. Но оно недолго и продержалось, так как я скоро понял, что оно не передает то, с какой ловкостью и сноровкой она летала с места на место. К концу первого дня я переименовал ее в Камикадзе.

Белого Медведя страшно утомили эти забавы, и, как только кошечка подавала сигнал к новой игре, он мгновенно занимал ближайшую высокую позицию - кровать или подоконник, если они были в спальне, диван, письменный стол, стул или другой подоконник, если они были в гостиной. Это, конечно, ужасно огорчало Камикадзе. Стараясь добраться до Белого Медведя, она прыгала и падала, и снова прыгала, и снова падала. В конце концов, потеряв терпение, я брал ее и сажал рядом с котом.

Белый Медведь, которому хватало своих проблем с котенком, не одобрял моего вмешательства. Он был так раздражен, что совершенно не замечал: если в его присутствии я проявляю внимание к кошечке, то так же, если не больше, я внимателен и к нему. Кот уже не издавал тихое «айяу» - он только шипел, и моментами весьма угрожающе.

Я решил, что настало время для очередного разговора, и поэтому поднял кота на еще большую высоту - на каминную полку. Мне не хотелось, чтобы Камикадзе помешала нашей беседе. Я сказал, что готов оставить в прошлом все, что было связано со Скакуном. Но Камикадзе, извини за скверный каламбур, лошадь совсем другой масти. Как можно так грубо вести себя с милейшим созданием твоей же породы? У тебя что, сердце из камня?

В этом случае именно так, отвечал кот, - по крайней мере я так его понял, потому что моя тирада была встречена зловещим молчанием. Я решил слегка сбавить пафос. Хорошо, я соглашусь с тем, что Камикадзе может показаться назойливой, особенно с его, эгоцентрической, точки зрения. Но было бы неплохо вспомнить, что и он когда-то был котенком. А если никто не хотел с ним играть? Он когда-нибудь думал об этом?

Вместо ответа он повернулся ко мне задом. Меня бесила эта поза во время наших споров, и неважно, понимал ли он хоть слово из того, что я говорил. Я немедленно развернул его к себе. Мне известно, что у него было тяжелое детство и, возможно, он вообще никогда не играл. Мне не хотелось бередить его раны и заводить этот разговор. Но, осуждая его, я не просто критикую его за глупую внешнюю политику, а обвиняю его в недальновидности и неспособности посмотреть дальше своего носа. Он совершает серьезную ошибку, предостерег я его. Ведь речь идет не о кратковременном визите, как было со Скакуном. Камикадзе будет постоянно жить у нас. И я прошу его только проявить немного терпения. Очень скоро Камикадзе вырастет и перестанет все время играть, а он, что гораздо важнее, состарится, и взрослая соседка, конечно, всегда будет помнить, как он с ней обращался, когда она была котенком. В общем, ему следовало бы изменить свое поведение: придет день, когда кошечка совершенно перестанет обращать на него внимание, и его ждет безрадостная старость.

Разговор закончился, и я решил, что проделал славную работу, обрисовав ему будущее. Однако после этой беседы положение не улучшилось, наоборот, оно становилось все хуже. Ночь была ужасной. Белый Медведь прыгнул на кровать, и Камикадзе, конечно, решила последовать за ним. Я поднял ее, после чего Белый Медведь спрыгнул вниз. Чего мне стоило держать их порознь - так, чтобы она не приставала к нему, а он не спрыгивал с кровати! Но в ту же секунду, как я выпустил кота, он спрыгнул на пол и ушел в гостиную - уверен, в камин. Камикадзе, жалобно замяукав, готова была тут же броситься за ним. Бессмысленно было бы ее отпускать, она и там продолжала бы так же мяукать.

В результате после трех бессонных ночей я решил начать сначала. Как только выдалась свободная минутка, я предложил игру, в которую мы могли бы играть вместе. Мы начали с охоты за мячиком - Камикадзе особенно нравилось его находить - и продолжали игру вдвоем, но Белый Медведь мог всегда к нам присоединиться, если бы ему этого захотелось. Я даже опустился до взятки: поднося Белого Медведя, как бы невзначай и не особенно настойчиво, к Камикадзе, я, когда мне это удавалось, пытался ткнуть его носом в шерстку. Я спрашивал его: разве он не понимает, какая прелесть эта кошечка?

Ясно, он не желал этого понимать, даже когда я сопровождал это общение кусочком рыбы, объясняя ему, что это подарок от кошечки.

Ничего не помогало. Белый Медведь был далек от подобных тонкостей. Он составил свое мнение, и никакими ухищрениями его нельзя было изменить. Один раз он даже выплюнул кусочек рыбы, а когда все-таки съел «подарок», его мрачный взгляд ясно дал мне понять, что его не сломить ни террором, ни взятками.