Джойс Кэри - В ногу с временем

- Минуточку, Фил, я даже не знал, что она собирается в Лондон.

- Так откуда ж она адрес взяла?

- На службе, наверное.

- Ну да, ты всегда ни причем... Ну чего уставился? Сделай что-нибудь. Меня шлюхой обзывают! Она сказала, я тебя только на том словила, что ты слаб на передок!!

- Не обращай внимания, она просто старая ду...

- Да, не обращай! - завизжала Филлис. Она надвигалась на него, скрючив пальцы. - У-у, старый, жирный идиот...

Была ужасно неприятная секунда, когда он подумал, что она начнет его царапать. Но она не стала, наверное ноготь побоялась сломать; только еще раз взвизгнула и забилась в истерике.

Потом даже норковое манто не показалось ей достаточным возмещением ущерба, нанесенного тещей Тьютина.

Филлис очень тонко чувствовала свои права. Она не раз спрашивала у Тьютина, согласен ли он, что они живут в свободной стране, и он горячо соглашался. Он не забыл этих ужасных слов - "старый, жирный идиот". Он боялся снова обидеть Филлис. В душу его вообще даже закралась тень сомнения в их будущем блаженстве с этим очаровательным ребенком.

Правда, планов своих он не менял. Чувство собственного достоинства не позволяло ему примириться с коварной Клэр.

А Клэр оказалась человеком слова. На развод они подали, и миссис Бир, опять несолоно хлебавши, пришлось убраться восвояси, в берлогу в северных лесах. Через три недели, еще до рассмотрения дела в суде, Филлис познакомилась с одним молодым помощником режиссера, который взялся сделать ее кинозвездой. На мебель Тьютина они уехали в Италию и сняли домик прямо рядом с любимой киностудией помощника режиссера на норковое манто.

Тьютин не вернулся к Клэр; взаимопонимание было подорвано. Уже не было прочной основы для душевной близости, а без взаимного доверия отношения становятся вымученными, натянутыми; брак превращается в фарс. Клэр сама пришла к нему с повинной. В конце концов ей удалось его убедить, что необходимо за ним присмотреть после этой ужасной катастрофы.

Он был совершенно сломлен. Он людям в глаза боялся смотреть, ни с кем не виделся. Он пренебрегал моционом и слишком много ел. Он весь поседел, сразу обрюзг, испортил фигуру, стал выглядеть пожилым каким-то пентюхом. Но благодаря заботам Клэр сон и пищеварение у него постепенно наладились.

Все это было семь лет назад. На днях один гость, новый знакомый, проведя у них уик-энд, поздравлял Тьютина с тем, что у него такая счастливая семья, очаровательная жена, милые детки. И в пьяно-восторженном письме благодарил за неизгладимое впечатление.

Юнец, видно, метил в фирму к Тьютину и хотел к нему подольститься. Тьютина только насмешили его комплименты. Но вдруг он сообразил, что в них есть известная доля правды.

В конце концов, счастье его в основном заключалось в домашней жизни, а счастье у него было, бесспорно, было. Как и когда все начало восстанавливаться, он не мог бы сказать. Он этого не заметил. Он вообще ничего не заметил. Романтики тут не было никакой - никакой трепетности. Ничего похожего на мечты жениха и невесты, на вечный медовый месяц с роскошными вечерами для разнообразия и на зависть друзьям; в общем-то, даже наоборот - все было принятое, привычное, простое, обыкновенное, когда привязанность сама собой разумеется, а страстные порывы излишни и даже никому не нужны. Ну а вечера-то, они, может, и нужны, но какая же это скучища, потеря времени, в общем-то, в ущерб семейному равновесию, покою и счастью.

Пожалуй, Тьютин успешно справился с важнейшей задачей - построением семьи. Как тонко он наладил отношения с Клэр, чтобы их совместная жизнь могла продолжаться.

Ну а Филлис он однажды видел в кино, на выходной роли. Дело происходит в ночном клубе, она хозяйка - он замирает, сердце ускоренно бьется, он думает: "Я бы мог сейчас быть ее мужем и жил бы, как все эти пьяницы". Его пробирает дрожь с головы до пят, и душу охватывает безграничное чувство облегчения. Он благодарит свою счастливую звезду, что так удачно отделался.

Миссис Бир стукнуло семьдесят восемь лет, она сгорбилась, стала щуплой старушонкой, и личико у нее теперь маленькое, как у младенчика. Щеки уже не горят сердито, а отдают румянцем загорелого сельского ребенка, не трясутся, как у побитого, но задиристого мопса, а отражают какое-то кроткое недоумение. Поднятые бровки, наморщенный лоб и поджатые губы будто спрашивают: "И отчего молодежь так слепа и глупа, все с ума посходили, что дальше-то будет?"

В Лондон она наведывается редко, да и то никому не мешает. Тьютины пригревают ее, ни в чем ей не отказывают; она все больше раскладывает пасьянс. Один только раз как-то, поцеловав на ночь детей и, видимо, чересчур веселая, потому что пасьянс у нее получился подряд два раза, она что-то такое бормочет Фрэнку, что вот, мол, как все опять хорошо после того, как он отказался от своей затеи с разводом. Фрэнк даже вздрагивает он совсем забыл ее тогдашние штучки. Но она уже снова раскладывает карты, и по выражению лица и даже по жестам ее он замечает, что она собою очень довольна. Будто наслаждается победой.