Мэри Брэддон - Преступление капитана Артура

Молодые девушки раскрывали с удивлением глаза, когда Бланш признавалась им без всякого смущения, что не училась музыке и не умеет вышить ни одного листка. Ее нельзя было назвать вполне красавицей, но бледное лицо ее дышало такой искренней, сердечной добротой, таким светлым умом, что человек со вкусом предпочел бы ее блистательной красавице.

Ее длинные волосы каштанового цвета падали в беспорядке на прекрасные плечи. Бланш одевалась просто, так как не посещала никого, кроме бедных. Раз, впрочем, ей пришлось быть на каком-то балу в черном шелковом платье с длинными рукавами; бельминстерские кумушки заметили, что в волосах ее не было положительно ни одного цветка; но волосы эти были так густы и роскошны, платье ее так ловко обхватывало стройный стан ее, что она привлекла всеобщее внимание. Она разговаривала со своими кавалерами, но еще того более со стариками, стоявшими в стороне от танцующих, с девушками, со старушками, и, несмотря на это, все ее полюбили, и она вернулась в свой тихий пасторат с приятными воспоминаниями о вечере, что ей не помешало на следующее утро проснуться в шесть часов и отправиться тотчас же в народное училище исполнять принятую на себя обязанность преподавательницы.

Бланш Гевард и Вальтер Реморден сделались в короткое время хорошими друзьями. Она была в восхищении от нового викария; она не могла знать причину его грусти, но она ясно видела, что он исполняет свою обязанность чуть ли не с большим рвением, чем сам мистер Гевард, и делает добро от искреннего сердца.

– У мистера Ремордена есть что-то на душе, папа,  – заметила она в одно утро отцу,  – не знаете ли вы причину его грусти?

– Нет, Бланш, у него нет родных; содержание он получает достаточное, здоровье его тоже в отличном состоянии!

– Ну, оно не отличное, но довольно хорошее,  – перебила она,  – он ведь только что оправился после тяжкой болезни, когда прибыл сюда.

– Тебе известно все, что творится на свете! – заметил ей отец с добродушной насмешкой.

– Он мне сам рассказал об этом обстоятельстве, как вы знаете, папа! – ответила молодая девушка, смотря в глаза отцу.  – Он мне очень понравился, я считаю его хорошим человеком! Но я знаю, что он несчастен, как немногие, а это тяжело.

– Он, верно, признавался тебе в своем несчастье?

– О нет, папа! Напротив, он старается постоянно казаться веселым, а такое усилие, конечно, нелегко.

– Ты замечаешь это, а я не замечаю… Неужели, шалунья, ты думаешь, что я стану ломать голову над причиной вздохов Вальтера Ремордена? Я знаю только, что он лучший викарий на свете, что он добросовестно исполняет свой долг и делает добро везде, где только может.

– Мне кажется, что он был несчастлив в любви,  – заметила Бланш и тут же покраснела, хотя и не была из числа слабонервных или сентиментальных. Но ректор, очевидно, этого не заметил: он даже не взглянул во все время на Бланш.

Настала годовщина брака Оливии Лисль и приезда в Бельминстер Вальтера Ремордена. Дружба его и Бланш росла и укреплялась с каждым днем все сильнее, принимая характер старинного товарищества, так как в суждениях девушки было много мужского. Не было ничего, о чем бы он не мог разговориться с нею: если она и уступала ему в политике, богословии, политической экономии, литературе и метафизике, то была, по крайней мере, восхитительной неофиткой, прямой, не жеманной, не хвастливой, жаждущей постоянно пополнять свои знания. Никто никогда не осмеливался польстить Бланш, всякая лесть казалась ей глубоким оскорблением. У нее почти не было обожателей, потому что мужчины немного побаивались ее, хотя и уважали ее за доброту и недюжинные способности.

В один декабрьский вечер Вальтер Реморден сидел в столовой в доме ректора, разговаривая с Бланш и ее матерью; впрочем, миссис Гевард почти не принимала участия в разговоре, заметив, что ее юные собеседники обогнали ее в понятиях и сведениях. Ректор ушел после обеда в свой кабинет, чтобы просмотреть бумаги и расчеты новой народной школы. В эту минуту Бланш смотрела с наслаждением на груду новых книг, принесенных ей Вальтером, и радовалась случаю провести вечер в приятной, задушевной беседе. Но ей не пришлось наслаждаться ею долго: ректор скоро пришел и начал рассуждать о посетителе, которого он только отпустил.

– Я вообще не умею давать советы, Бланш,  – обратился он к дочери,  – но вы с Реморденом, может быть, надоумите меня, как и чем мне помочь горю мистера Дантона, директора первоклассного пансиона в Бельминстере; он сегодня приходил посоветоваться со мною на счет одного представившегося ему затруднения.