Артур Кестлер - Слепящая тьма

- Ты получил инструкции сверху, каким образом вести мое дело?

Иванов улыбнулся.

- Не совсем так. Фактически, сейчас решается вопрос о категории - П или Т - твоего дела. Ты понимаешь, о чем идет речь?

Рубашов кивнул. Он знал, о чем речь.

- Ну вот, кажется, ты начал понимать. П означает Публичный процесс; Т это Трибунал, то есть Тройка. Политические дела разбирает Тройка: считается, что они не принесут пользы, если их вынести на открытый процесс. У Трибунала особый штат следователей - твое дело у меня отнимут. Суд закрытый... и довольно скорый - никаких тебе очных ставок. Ты помнишь... - Иванов назвал несколько фамилий и мельком посмотрел на светлый прямоугольник. Когда он опять повернулся к Рубашову, у него было усталое, осунувшееся лицо и слепой, устремленный в себя взгляд.

Иванов повторил, почти неслышно, имена их старых товарищей по Партии.

- ...Но пойми, - сказал он немного погромче, - мы убеждены, что ваши идеи приведут страну и Революцию к гибели - так же, как вы убеждены в обратном. Это - суть. А наше поведение диктуется логикой и здравым смыслом. Мы не можем позволить, чтобы нас запутали в юридических тонкостях и хитросплетениях. Разве ты поступал иначе - в прежние времена?

Рубашов не ответил.

- Самое главное, - продолжал Иванов, - чтобы ты попал в категорию П, тогда твое дело поручат мне. Ты ведь знаешь, как подбирают дела для вынесения на открытые процессы? Я должен представить веские доказательства, что ты согласен с нами сотрудничать. Тебе необходимо написать заявление с частичным признанием своей вины. Если же ты будешь продолжать упираться и корчить из себя романтического героя, то тебя прикончат на основании показаний, которые дал предполагаемый убийца. С другой стороны, твое признание потребует более детального расследования. Мы проведем очную ставку, отвергнем главные пункты обвинения, потом признаем тебя виновным в наименее тяжких грехах оппозиции. Даже и тогда ты получишь лет двадцать - на мягкий приговор рассчитывать не приходится, но года через три объявят амнистию, и таким образом через пять лет ты уже снова будешь в седле. Советую тебе проявить благоразумие и тщательно обдумать окончательный ответ.

- Я уже обдумал, - сказал Рубашов, - мне не подходит твое предложение. Логически ты, вероятно, прав. Но с меня достаточно подобной логики. Я от нее смертельно устал - мне уже пора уходить со сцены. Отправь меня, пожалуйста, обратно в камеру.

- Что ж, пожалуйста, - сказал Иванов. - Я и не рассчитывал на быструю победу. Такие разговоры срабатывают не сразу. В твоем распоряжении две недели. Когда ты все как следует обдумаешь, заяви, чтоб тебя доставили ко мне - или пошли мне письменное признание. Я-то уверен, что ты его напишешь.

Рубашов поднялся, Иванов тоже; теперь опять было ясно видно, что он гораздо выше Рубашова. Он нажал на кнопку звонка. Пока они ждали прихода охранников, Иванов, стоя у стола, сказал;

- В одной из своих последних статей, напечатанной пару месяцев назад, ты писал, что грядущее десятилетие окончательно решит судьбу человечества. Тебе не хочется в этом участвовать? - Он, сверху вниз, улыбнулся Рубашову.

Послышались шаги, дверь отворилась. В кабинет, по форме поприветствовав Иванова, вошли два вооруженных охранника. Рубашов молча встал между ними, они повели его обратно в камеру. Тюремные коридоры заполняла тишина, за дверьми приглушенно храпели заключенные, их храп походил на придушенный хрип. Мертво светили электрические лампы.

* ДОПРОС ВТОРОЙ *

Когда Церкви угрожают враги ее, она

освобождается от велений морали. Великая цель

будущего единения освящает любые средства,

которые применяет она в борьбе с врагами

своими, вплоть до коварства, предательства,

подкупа, насилия и убийства. И отдельного

человека приносит она в жертву всеобщему благу

людскому.

Дитрих фон Нигейм, Епископ Верденский.

"Третья книга о расколе", г. 1411

1

Из дневника Н.3. Рубашова. Пятый день заключения

Пока абсолютная цель не достигнута, путь к ней, даже перед самым концом, зачастую представляется абсолютно бесцельным. Борец за правое дело может доказать, что выбрал правильный путь, только завершив его.

Чей же путь правилен? Это определит будущее. А сейчас нам приходится действовать на свой страх и риск: мы закладываем душу дьяволу в надежде выкупить ее после победы.

Говорят, что "Государь" Макиавелли - настольная книга Первого. Так и должно быть: с тех пор о законах политической морали не написано ничего более серьезного. Либеральную болтовню XIX столетия о "честной борьбе" мы заменили революционной моралью XX века. И мы были, безусловно, правы: в революционных боях невозможно придерживаться условных правил спортивной борьбы. Политическая деятельность может быть сравнительно честной в тихих заводях Истории; на ее крутых поворотах уместен лишь старый закон о цели, оправдывающей любые средства. Мы возрождали макиавеллизм на новом этапе Истории; европейские диктаторы рабски копировали его. Мы стали неомакиавеллистами во имя всеобщей справедливости, и это наше величайшее завоевание; они подражали Макиавелли ради узко национальных интересов, скатываясь на задворки Истории. Вот почему История оправдает нас и жестоко накажет их...