Джон Апдайк - Переворот

— Это, очевидно, из-за вашей веры?

— Из-за нескольких причин.

— Добавить льда? — спросил он.

— Без льда, — сказал я опять-таки вопреки желанию, но в соответствии с образом идеальной строгости, в который я облекся для данного случая как в панцирь.

— Элис, — произнес он неожиданно приятным голосом.

Его покорная супруга поднялась — пастушка все-таки услышала пастушка — и отправилась на кухню, которая, судя по всему, согласно одному из этих непостижимых законов, наводящих порядок в анархии американских браков, является ее вотчиной. А мистер Каннинхэм, подкрепившись за счет своей бутылочной когорты, продолжил свои интересные расспросы, обратившись ко мне:

— Какого вы мнения о наших американских цветных?

Я уже достаточно беседовал с учениками Элии Мухаммада и слышал это странное слово «цветные», но эту странность переплюнула еще большая странность предшествовавшего ей слова «наших». Я уставился на свои ноги, так как ступал на предательскую почву. Но я мог не стараться в поисках ответа, поскольку мистер Каннинхэм предоставил его сам.

— Что мы можем сделать, — спросил он меня, — чтобы помочь этим людям? Они перебираются в хороший район и превращают его в джунгли. Вы вкладываете туда миллионы государственных денег, и все вылетает в трубу. Наши американские города превращены в настоящие развалины. Детройт был отличным городом. Они превратили его в дыру, ребята набрасываются на вас прямо на Гудзонском бульваре, а центр города — пустыня. То же происходит с Чикаго. В Гайд-парке, что вокруг университета, где такие прекрасные дома, белая девушка не может после ужина вывести собаку, не имея при себе ножа. На Ближней Северной стороне немного лучше, но отойдите на два квартала от озера — и ваша жизнь в опасности. Почему, вы думаете, я перевез семью в Ошкош? Я потерял сорок кусков в год, уехав из большого города. Но ведь это сущий ад: цены на недвижимость стали запредельные, единственный способ вернуть свои деньги в некоторых районах — это сжечь свою собственность. А возьмите машины — всякому, кто держит машину на улице, следует проверить свои мозги. И они не просто крадут машины, они их ломают — из чистой ненависти. Что разъедает этих мерзавцев? Хотелось бы знать.

Миссис Каннинхэм вернулась, неся мне воду в стакане с серебряной каемочкой, и я подумал о том, как в пустыне солоноватую воду набирают из дыр со следами верблюдов в окружающей грязи, с пленкой, образованной бактериями, которые умудряются выжить даже в обжигающих песках.

С возвращением жены мистер Каннинхэм стал держаться немного суше. В его тираде было и нечто для меня лестное: то, что он обращался ко мне как к собрату-страдальцу — жар его горя опалил мою кожу.

— Мне пришлось здесь хлебнуть горя, стараясь сделать себе имя из безвестности в середине жизни, но по крайней мере я не боюсь, что мою дочь могут изнасиловать, и мне не надо запирать машину всякий раз, как я иду писать на бензоколонке.

— Фрэнк! — сказала Элис.

— Извини, но я подозреваю, что даже в Сахаре вы писаете.

— Nous buvons les pissats [34] Мы пьем писанье ( фр. ). , — улыбнувшись, сказал я.

— Вот именно, — сказал он и бросил победоносный взгляд в сторону жены. — В общем, на чем я остановился? Ах да, я задал вопрос: какое же надо принять решение в отношении этих людей?

— Обеспечить их полезной работой?

Это предложение, сделанное со всей застенчивостью, казалось, привело его в ярость. Пятна на лице проступили ярче, волосы встали дыбом.

— Бог ты мой, да они в жизни не согласятся заниматься тем, что им предлагают, они предпочтут жить на пособие. Ваш средний чикагский джигабу — он слишком умен, чтобы пачкать лапы: если он не может стать сутенером, или торговать наркотиками, или получить канцелярское местечко в каком-нибудь дурацком магазине деликатесов, он просто обрюхатит жену и будет считать денежки.

— Это ведь и есть — как же вы это называете? — американский индивидуализм, верно? Антрепренерство непредвиденного сорта.

Он уставился на меня. Он начинал меня понимать.

— Господи, если это предпринимательство, давайте отдадим его русским. У них есть на это ответ. Концентрационные лагеря.

— Папа, ты же обещал, что не будешь! — воскликнула Кэнди, спустившаяся по лестнице. Она только что причесалась, лицо ее сияло счастьем «быть дома», пунцовые губы алели, округлые формы стройного тела подрагивали, как у мажоретки, в кашемировом свитере и шерстяной плиссированной юбке, взвихрившейся, когда она крутанулась вокруг опорного столба, — этот пируэт привел меня в восхищение, когда я вошел в дом.