Джон Апдайк - Переворот

— Конечно, не станут, — согласился Эзана колючим тоном, более похожим на несогласие. — Пока не пройдет морализация по поводу провала во Вьетнаме, они будут — подобно нашим бывшим менторам французам — охотно продавать оружие обеим сторонам местных конфликтов и сохранять в прежнем виде поставки масла земляного ореха.

— Кстати, о земляных орехах и электричестве, — отважился спросить Эллелу, — не может ли Банк Франции рассмотреть вопрос о предоставлении нам еще одного займа?

— Проценты по существующим займам, мой добрый президент, плюс жалованье нашим чиновникам составляют сто одиннадцать процентов национального бюджета Куша.

От этих цифр сердце Эллелу упало.

Но Эзана сказал:

— Не волнуйся. Наши долги на самом деле открывают нам кредит, так как убеждают страны, владеющие капиталами, держать нас на плаву. Тем временем весь капитал перетекает в страны — экспортеры нефти. Однако оттуда он возвращается в страны, которые производят машины и предметы роскоши. Хвала Аллаху, нам в определенном смысле не надо больше заботиться о деньгах, так как они существуют над нами в аэросфере, смешивающейся с атмосферой, стратосферой и ионосферой, и невидимо циркулируют над нами.

— Из-за этих, как и из-за других, циркуляций у нас в Куше и нет дождя.

— Ты преувеличиваешь. Сегодня утром выпала невероятно обильная роса. В глобальной аэросфере бывают временные перепады, но по законам газообразования не может быть полного вакуума. Наш черед настанет, — возможно, он уже настает.

— В форме телеграмм от Большой Палки.

Этот разговор действовал на Эллелу угнетающе, особенно из-за живости ума Эзаны. Вспыхивавшая в этом человеке радость от принадлежности к элите не заражала, а вызывала противоположные чувства. Получать удовольствие от власти казалось ребячливым святотатством. Власть — это реальность, власть — это причина огорчений. Эллелу чувствовал, как его сердце проваливается сквозь покровы внешней схожести в полнейшую пустоту, на которой покоится все. Жизни, миллионы жизней зависели от воли Эллелу и тянули его вниз. Голод до боли давил на него. Энергия ушла куда-то на дно души. Он вернулся в этот край пустынь, степей и саванн, признательный за его излучение простоты, горя желанием запечатать его безупречность, но своей волей он не сумел предотвратить образование груды проблем, — скорее он стал одним из элементов этого процесса, этих неясных, вытекающих из действительности проблем, сгустком которых был Эзана с его проворными пальцами и хорошо сшитыми нарядными костюмами, этакая сверкающая росинка на раздражении народа.

— Что, если, — предложил неутомимый Эзана, имея в виду телеграмму, которую Эллелу уже переварил, превратив в снег, похожий на те первые сухие колючие снежинки, провозвестницы начала висконсинской зимы в ноябре, когда из зеленого, а затем бурого край становится белым, — мы ответим телеграммой, в которой выразим протест против вмешательства ЦРУ во внутренние дела Куша, а именно: против их неуклюжих, омерзительных — как бы это выразиться — капут-измышлений по поводу короля, которого казнили вполне законно, согласно положениям Корана и марксизма? Нам не составит труда представить доказательства виновности ЦРУ — даже следы, оставшиеся на песке, указывают на американские кроссовки.

— Да они же прискакали на лошадях.

— Несколько человек спешились в суматохе. И немало доказательств выпало из их карманов. Перочинные ножи, полосканье для зубов.

— Более чем немало, — сказал Эллелу.

— Мы можем послать по компьютеру неопровержимые снимки. А еще дешевле — отправить фотографии в «Нувель ан нуар-э-блан», на которую подписаны все западные Посольства.

— И однако же, — сказал Эллелу, — от тарги, прошедшего мимо меня, пахло Россией. Свеклой и водкой.

Эзана пожал плечами.

— Туареги пьют сладкий зеленый чай, который так же пахнет.

— Но ты же говоришь, что это были не туареги, а ЦРУ.

— Да. Разве не это самое ЦРУ устроило убийство собственного президента и его брата? Невозможно измерить всю глубину их хитроумных уловок. Они как рак, который размножается от собственных безрассудств.

— Странно слышать от моего министра внутренних дел, — заметил Эллелу, — такие озлобленные антиамериканские высказывания.

Эзана растопырил пальцы с наманикюренными ногтями, отполированными до лунного блеска, на стеклянной крышке письменного стола, словно признавая: «шутки окончены» и теперь он будет держаться «на уровне».