Джон Апдайк - Переворот

Дама почувствовала себя оскорбленной.

— Где он так научился английскому? — спросила она Эзану и, быстро убрав с лица раздражение, добавила: — Что он имел в виду, говоря об убийце Дона?

— Наша самозваная совесть стремится утверждать, — сказал Эзана, — по собственным, несомненно, продиктованным совестью соображениям, что ваш супруг сам захотел уйти из жизни, и это породило много хорошего.

— По-моему, этот малый призывает, — развил дальше мысль Клипспрингер, — к преемственности и спокойному переходу власти. Я поддерживаю его на сто десять процентов. Если ваши люди не способны найти в своей душе отклик на его просьбу о пенсии, я подумал, не сможет ли Информационная служба США набрать ему стипендию для путешествий? Эй, есть идея. Сделайте его стипендиатом Дональда... как его инициалы?

— Не помню, — сказала Анджелика.

— Сделайте его стипендиатом Дональда Икс Гиббса, — докончил Клипспрингер, удовлетворенно потирая ноги, — а деньги мы откуда-нибудь добудем.

— Я многое забыла о Доне, — призналась миссис Гиббс. — Собственно, я вообще мало его видела: он вечно старался кому-то помочь. Но помогать он любил лишь тем, кого никогда не видел. Таким образом, мы все время перемещались. Не знаю, может, я его ненавидела.

— Здесь, в Африке, — заверил ее Эзана, — вы не найдете такого самопожертвования. Здесь эго и личность все еще находятся под ярмом выживания.

Печальная нотка, прозвучавшая в его тоне, его уверенность в бесконечности Африки, простирающейся перед ней, испугали молодую вдову, и она посмотрела на другую американку в поисках поддержки, но Кэнди уже покидала не только Африку, а и комнату. Дрожащей рукой она отвела нищего в сторонку и подтолкнула к прихожей, где стоял сильный запах расцветших кустов.

Ее дрожь тронула его — то, что под кожей пульсировала заботливость жены, и в нем возникло схожее с гневом любовное волнение, ощущение многочисленных биений крови, вызывавших в памяти старые воспоминания о ней, — так хищник неожиданно понимает, что сам стал добычей.

— Тебе, право же, надо убираться из Куша, — резко заявила ему она. — У этих новых людей, что пришли к власти, нет ни капли твоего ироничного отношения к жизни. Они народ мрачный.

— А ты не хотела бы взять меня с собой в страну молока и меда?

Она задрожала сильнее. И легонько отпихнула его, как в свое время пихнула карусель с солнечными очками.

— Нет. Я подаю на развод, Счастливчик. Не получилось у нас, а там будет только еще хуже. Видишь ли, ты действительно ненавидел Штаты, хоть и стараешься вспоминать только идиллическое. Так же будет, я знаю, и у меня с Кушем, стоит мне отсюда уехать. Дома сейчас скучно. «Холодной войне» пришел конец, пришел конец и Никсону. Остается лишь собрать разбитые осколки и целовать задницу ОПЕК. На тебя нападет уныние. Выходит, все интересное происходило в пятидесятых, только в то время никто этого не понимал.

— Я мог бы стать профессором по проблемам черных. Я мог бы стать партнером твоего отца и вновь открыть чикагскую контору — я ведь духовный брат. Там теперь идет поиск символов, верно? Для вашего истеблишмента. У нас могли бы появиться дети соответствующего цвета. Ты могла бы научить меня кататься на коньках.

— Нет, Счастливчик. Когда-то такое, возможно, могло бы быть, но не теперь. Мы бы просто стесняли друг друга, как это было всегда. Я понимаю, тебе трудно в это поверить, но между нами все кончено. Право же.

Она была права: мужчине трудно поверить, что его сексуальная власть над женщиной, сколько бы он ею ни злоупотреблял, ослабла. Нам кажется, что это наше таинственное притяжение существует в эфире, где никогда не бывает трения, а на самом деле оно окружено голыми как скала и полными острых углов жизнями других людей.

Нищий сказал:

— Наилучшие пожелания твоему папаше. — И, сжав обе ее белые ручки в своей руке, прошептал в гулкой прихожей: — Таллактуки, Таллактуки, Таллактуки.

Кадонголими в свое время сказала: «В этом доме тебе будут рады, когда все остальное рухнет». Однако, приближаясь к ее вилле в Ле Жарден, превратившийся в закопченную благоухающую деревню, Эллелу увидел, что предсказание Кадонголими уже сбылось: все заросло сорняками. За время дождей в дранке сараев появилась гниль, и жирная зелень на полых стеблях вырастала быстрее, чем люди могли утоптать шагами землю. Эллелу признали сразу, несмотря на то что он был в джинсах и солнечных очках. Его снова встретил пьяный тощий мужчина; голая девчонка снова взяла его за руку, но повела к могиле. Посреди двора, где были вырыты каменные плиты, чтобы устроить печи для лепешек, высилась гора свежей земли, уже поросшей ярко-зеленым адиантумом. Значит, для Кадонголими при ее объемах потребовалось перекопать такую массу все забывающей земли.