Мюриэл Спарк: Memento mori

– Кстати, Тэйлор, сколько вам лет? – спросила Чармиан.

– Шестьдесят девять, миссис Колстон, – отозвалась миссис Энтони.

– А когда вам исполнится семьдесят?

– В ноябре, двадцать восьмого.

– Вот и прекрасно, Тэйлор. Вы тогда станете совсем нашей, – сказала Чармиан.

В одной из палат лечебницы Мод Лонг стояло двенадцать коек, занятых престарелыми пациентами женского пола. Старшая сестра называла их Чертовой Дюжиной, не ведая, что чертова дюжина – это тринадцать: именно так и облезают крылатые слова.

Первой лежала миссис Эммелина Робертс, семидесяти шести лет от роду, бывшая кассирша кинотеатра «Одеон», когда он еще не был настоящим «Одеоном». Рядом с ней – мисс, если не миссис, Лидия Ривз-Дункан; ей было семьдесят восемь, прошлое неясно, однако раз в две недели ее навещала пожилая племянница, дамочка очень высокомерного обхождения, свысока третировавшая врачей и обслугу. За нею – восьмидесятидвухлетняя мисс Джин Тэйлор, бывшая горничная-компаньонка знаменитой когда-то писательницы Чармиан Пайпер после ее замужества, а вышла она за наследника пивоваренной фирмы «Колстон». За мисс Тэйлор – мисс Джесси Барнакл, у нее не было свидетельства о рождении, но насчитан ей был восемьдесят один год, из которых сорок восемь она проторговала газетами у цирка Холборна. Лежали еще мадам Тротски, миссис Фанни Грин, мисс Дорин Валвона и еще пять обладательниц многоразличных жизней, возрастом от семидесяти до девяносто трех. Все двенадцать старух именовались бабунями: бабуня Робертс, бабуня Дункан, бабуня Тэйлор и прочие бабуни – Барнакл, Тротски, Грин, Валвона и так далее.

Иной раз, оказавшись на больничной койке, пациентка бывала ошарашена и как-то принижена оттого, что ее зовут «бабуня». Мисс (или, быть может, миссис) Ривз-Дункан целую неделю грозилась донести куда следует на всякого, кто посмеет назвать ее бабуней Дункан. Она угрожала, что вычеркнет их всех из своего завещания и пожалуется своему депутату. Сестры принесли ей затребованную бумагу и карандаш. Она, однако, раздумала писать депутату, когда ей было обещано, что ее больше не станут называть «бабуней Дункан».

– Ладно, – сказала она, – только в завещание мое вы уж больше не войдете.

– Видит бог, это вы ужас как зря, – говорила старшая сестра, обходя больных. – Я-то надеялась, что всем нам изрядно дерепадет.

– Теперь – нет, – сказала бабуня Дункан. – Теперь и не ждите, не выйдет. Нашли, тоже, дурочку.

Крепышка бабуня Барнакл, та самая, которая сорок восемь лет торговала вечерними газетами возле цирка Холборна и всегда говорила: «Словесами от дела не отделаешься», — раз в неделю выписывала от Вулворта бланки завещания; дня два-три она их заполняла. И узнавала у сестры, как писать – «сотня» или «сотьня», «горностай» или «гарностай».

– Хотите мне оставить сотню-другую фунтов, бабуня? – интересовалась сестра. – Оставите мне свою горностаевую накидку?

Доктор спрашивал на обходе:

– Ну что, бабуня Барнакл, я у вас как, в милости?

– Вы готовьте карман на тысчонку, доктор.

– Ну, бабуня, обнадежили. Да, девочка наша, видать, поднабила чулочек.

Мисс Джин Тэйлор размышляла о своей участи и о старости вообще. Отчего некоторые теряют память, а иные – слух? Почему одни говорят о своей молодости, а другие – о своем завещании? Или, например, дама Летти Колстон: она в здравом уме и твердой памяти затеяла игру с завещанием, чтобы оба ее племянника оставались в злобном недоумении, в обоюдной вражде. А Чармиан... ах, бедняжка Чармиан. После инсульта почти все у нее затуманилось, но о книгах своих она говорила ясно и здраво. Да, непроглядный туман, одни книги в озарении.

Год назад, когда мисс Тэйлор уложили в лечебницу, ее невыносимо удручало обращение «бабуня Тэйлор», и она думала, что лучше бы ей околеть под забором, чем вот так вот оставаться в живых по чьей-то милости. Но сдержанность давно стала ее второй натурой – свою горечь она никак не выказывала. Мучительно-фамильярное больничное обращение почему-то сливалось с ее артритом, и она до скончания сил терпела то и другое заодно без всяких жалоб. Потом силы иссякали, и она вскрикивала от боли долгими, призрачно-мутными ночами, когда в тусклом верхнем свете соседки виделись грязно-серыми бельевыми тюками, бормочущими и всхрапывающими. Сестра делала ей укол.

– Ну вот, бабуня Тэйлор, теперь будет полегче.

– Спасибо, сестра.

– Повернуться надо, бабуня, вы у нас молодец девочка.