Мюриэл Спарк - На публику

— Актрисы могут плакать понарошку. Их этому учат.

Тихо вскрикнув, Аннабел повернулась, потрясенная цинизмом своей врагини; ей послышались отзвуки знакомого голоса: точно так же ехидничал Фредерик, он вечно сомневался в ее искренности, выискивал скрытые побуждения и до того ее извел, что она огрызалась со свирепостью кошки, которую часто тревожат во время сна. Она почти забыла, что ее мучительница — ребенок.

— Вон отсюда, гадина, — сказала она, а отец отвесил дочке подзатыльник.

— Вот это правильно. — Одобрение соседей больше относилось к поступку доктора, чем к словам Аннабел.

Девчонка завопила как резаная и прижалась к матери.

— Пошла прочь, убирайся, вон из моего дома, — злобно сказала Аннабел.

— Она не помнит себя от горя, — оповестила отдаленное пространство вдова адвоката. И все с ней согласились. Детей, пусть даже очень дерзких, не принято гнать из дому и обзывать, как взрослых, гадинами.

Аннабел взяла себя в руки и, покинув супругов Томмази в начальной стадии семейной ссоры, вышла в гостиную, где все горели нетерпением поддержать ее и утешить. Какая-то добрая душа, ласково приговаривая, увела толстушку Гельду к детям. Надо сказать, что дети вели себя не так уж плохо; попасть в квартиру английской синьоры по столь необычному поводу было так интересно, что они присмирели и безропотно сидели в смежной комнате в ожидании новых чудес.

Аннабел заняла оставленное для нее место. Соседи притащили сюда из своих парадных комнат стулья и кресла и, движимые врожденным вкусом к церемониям и зрелищам, расположили их двумя полукругами, а самое роскошное, обитое красным бархатом и со старинной резьбой на ручках, поставили в центре. В него и села Аннабел, которой был в не меньшей мере свойствен вкус к подобным процедурам. Журналистов ожидали с минуты на минуту. Мужчины сидели, сложив руки на коленях и чинно опустив глаза; воспользовавшись тем, что их послали за стульями, они причесались, почистили ботинки, надели белые рубашки, а кое-кто ради приличия и галстук повязал.

Аннабел уже не плакала: она так разозлилась на Гельду, что слезы высохли сами собой. Сейчас, увидев ее сквозь открытую дверь в толпе соседских детей, она тихо сказала:

— Мне кажется, эту девочку нужно увезти домой.

— Не обращайте на нее внимания, она просто устала; это ведь ребенок.

— Если она устала, пусть отправляется домой и ляжет спать.

Но тут бабка, которая дала жизнь столь многим, что сподобилась мудрости, неподвластной законам логики, распорядилась:

— Пусть ребенок остается. Она утомилась, и совсем не нужно отправлять ее спать. Пускай она побудет тут вместе с другими детьми, бедняжка.

— Да, пусть останется. Может быть, ее тоже покажут по телевидению.

Прозвенел звонок, но это оказался сын одной из соседок; вернувшись домой за полночь, он нашел пустую квартиру и записку на кухонном столе, которая и привела его к месту сбора. Между матерью и сыном последовал торопливый обмен приветствиями, упреками, вопросами и контрвопросами, объяснениями и новостями, завершившийся наконец тем, что мать торжественно представила Аннабел своего сына Джорджо, пояснив при этом, что он вовсе не имеет обыкновения так поздно возвращаться и задержали его не развлечения, а дискуссия в клубе.

Джорджо, опустив глаза, склонился над рукою Аннабел и пробормотал слова соболезнования.

— Мой сын, — сказала мать куда-то в сторону, но приблизив к самому уху Аннабел живую смуглую физиономию, — необычайно умен. Ему поручена организация дискуссий в мужском клубе коммунистов. Очень, очень светлая голова, благодарение господу.

Тут из сумочки был вынут ключ и вручен Джорджо с приказом сходить домой, взять в буфете бутылку вина и принести ее. После чего руководитель дискуссий, рассыпавшийся в изъявлениях восторга перед Аннабел и сострадания к сиротке, мирно спавшему в ее объятиях, промокнул платком уголки глаз и отбыл.

Глаза Аннабел опять наполнились слезами: ее растрогало сочувствие молодого человека. В дверях на Джорджо налетели наконец-то появившиеся представители прессы и, не удостоив его словом, волною хлынули в гостиную. Там взгляду их предстала Аннабел в приличествующей обстоятельствам позе, окруженная соседями, которые, внезапно замолчав, стояли и сидели, кто сжимая руки, кто широко раскинув их, как бы моля о жалости, кто скрестив на груди, кто стиснув в порыве отчаяния горло, кто сокрушенно подперев ладонью голову, кто еще каким-либо найденным по наитию способом давая понять вновь прибывшим, как близко принимают они к сердцу горе осиротевшей женщины, и все это с такой выразительностью, словно сцену готовили и репетировали несколько недель. Весьма рискованно, чтобы не сказать невозможно, было бы в присутствии такой свиты задать Аннабел неделикатный или враждебный вопрос и с неуместной настойчивостью растравлять ее душевную рану. Движением ресниц она смахнула слезинки, порывисто перевела дыхание, взглянула на малютку и вздохнула.