Мюриэл Спарк: Не беспокоить

— Мелочевка, — замечает он, — в сравнении с тем, что еще будет или уже было, — это смотря по тому, придерживаться ли философии временного или вечного. В сущности, они уже умерли, несмотря на тот банальный факт, что некоему событию этой ночи еще дано свершиться.

— Листер сегодня в ударе, — говорит Кловис. Он бросил свой контракт и присоединился к остальным. Меж тем Адриан вернулся и протягивает Листеру обыкновенную шариковую ручку.

Наверху хлопают ставни.

— Сегодня сильный ветер, — говорит Листер. — Боюсь, мы не услышим выстрелов.

Он берет ручку, помечает на конверте сумму, ставит дату. Затем широко распахивает сейф, аккуратно заполненный конвертами и ящичками — металлическими, кожаными. Помещает новый пакет среди прочих, запирает сейф, водружает на место полку и, с помощью Элинор и Элоиз, в прежнем порядке расставляет банки и бутылки. Спрыгивает со стула, передает стул Адриану, а сам идет к окну.

— Да, — он говорит, — две дамочки ждут-пождут в машине. Спокойной ночи, дамочки. Спокойной ночи, милые, милые дамочки.

— А чего они вбок свернули, ждали бы себе на въезде, а? — спрашивает Элоиз.

— Ответ таков: они свое место знают, — толкует Листер. — У них достало смелости проводить своего родственника по его делу, но в распоследнюю минутку им недостало вкуса, который только и мог бы его спасти. Приедет барон, их не увидит, не спросит. И так же точно баронесса. И толку никакого от всех от их мильонов.

— Да на одно на то, что тут напихано, — Элоиз не может отвести глаз от запертого стенного шкафа, скрывающего сейф с сокровищами, — мы бы запросто отель «Монтрё Палас» купили.

— На кой он нужен, твой «Монтрё Палас»? — говорит Адриан.

— Губа не дура. — Пабло, мальчик на побегушках, охлопывает ее живот.

— Ой, как брыкается, — вздыхает Элоиз.

— Как странно, — говорит Листер, — тяга к смерти жажде жизни сродна! Как непреложно обуянность жизнью толкает на самоубийство! Поистине, уж лучше быть полубесчувственным и полусонным. Блаженнейшее состояние.

— Клопштоки были обуяны сексом, что она, что он, — подтверждает Элинор. Она накрывает длинный стол в людской.

— О сексе мы молчим, — говорит Листер. — Не то мы умалим, принизим их образ действий. В их случае секс не что иное, как передозировка жизни. Вот от чего они умрут или, строго рассуждая, уже умерли. Здесь, собственно, мы имеем дело как бы со спонтанным самовозгоранием. Секс мы убираем, как Генри Джеймс, английский американец, который все путешествовал.

— Они умирают от насилия, — говорит Кловис; он перенес на буфетную стойку свой контракт и документы, которые столь неотрывно изучал последние три четверти часа. Теперь он сидит ко всем спиной, поглядывая через плечо. — Точней сказать, от насилия они вот-вот умрут.

— Кловис, — просит Элинор, — может, вы бы в духовку глянули, а?

— А мой помощник где? — ворчит Кловис.

— Адриан пошел в сторожку, — объясняет Элинор, — занять парочку яиц. Он, на чердаке, еще не ужинал.

— Во всем доме яиц не оказалось? — ворчит Кловис.

— Сегодня пришлось обделывать бездну разных дел, — говорит Элинор, расставляя вдоль стола крошечные серебряные солонки, тщательно на глаз отмеряя расстояние. — До покупок руки не дошли.

— Все развалилось, все пришло в упадок, — говорит Листер, — когда пришла пора. Прежде дом был налажен, как Солнечная система.

— Сами себе обед поганый стряпайте. — И Кловис снова утыкается носом в свой контракт.

— А вы-то чего ж, не будете? — оживляется Элоиз. — Тогда я вашу долю скушаю. Я лопаю за двоих.

Кловис стучит кулаком, бросает перо, идет через всю кухню к белой сложно-затейливой плите, изучает регулятор температуры, поворачивает диск, открывает дверцу духовки и, заглянув вовнутрь, щелкает пальцами свободной руки. Элоиз, подбежав, вкладывает в эту руку тряпку и половник. Вооружась тряпкой, Кловис слегка выдвигает кастрюлю. Поддевает крышку черенком половника, заглядывает, внюхивается, снова прикрывает крышку, заталкивает кастрюлю обратно и прикрывает дверцу. Снова вертит диск регулятора. Потом черенком половника поддевает крышки двух бурлящих на плите горшков. В каждый заглядывает, снова прикрывает.

— Кастрюля пятнадцать минут еще потомится. Через семь минут сдвинете горшки. Сядем в полвосьмого, если повезет и те не вздумают до своей смерти отобедать.

— Не станут они питаться, — говорит Листер. — Мы мирно-спокойно пообедаем, покуда они будут делать свое дело.

Откуда-то издалека, из-под самой крыши, слышен вой и грохот.