Кобо Абэ: Стена

— Сэнсэй [4] Сэнсэй — вежливое обращение к уважаемому человеку. , может быть, измерим манометром давление в грудной клетке? — сказал Рыбий Глаз.

— Что такое? — вылупил глаза доктор, но тут же тихо ответил: — Вы правы, давайте попробуем.

Они вдвоем с трудом отыскали на полке запыленный манометр. Рыбий Глаз сдул с него пыль, отчего доктор закашлялся. На длинной резиновой трубке к манометру была присоединена чуть ли не десятисантиметровая игла для инъекций. Рыбий Глаз протер мне спиртом грудь. Колени у меня дрожали. Доктор с силой воткнул в грудь иглу.

Ртутный столбик резко пошел вниз.

— Сто тридцать, — объявил Рыбий Глаз, глядя на показания прибора.

— Ужасно, давление ниже атмосферного! — простонал доктор.

— Я с самого утра ощущаю, что в груди у меня пустота, — пояснил я.

— С самого утра, говорите? Почему же вы сразу не сказали об этом?

Доктор казался ужасно рассерженным. А я, также ужасно смущенный, не в силах был ничего ответить.

— Вы обязаны были с самого начала сказать мне об этом, — проворчал доктор и, надев на голову рефлектор, стал внимательно смотреть в мои глаза.

— О-о, — сказал он, продолжая осмотр теперь уже через увеличительное стекло. — В вашей грудной клетке действительно пустота. — И, не меняя позы, обратился к Рыбьему Глазу: — Образовалась пустота, огромная каверна... Нет, я ошибся. Виден какой-то пейзаж. Нечто, напоминающее обширную песчаную пустыню! Нет-нет, писать не нужно. Мы, врачи, не можем допустить существования фактов, противоречащих науке. Дурацкое положение. Пренебрегать духом реализма — значит нарушить общественный порядок. Это можете не записывать.

— Возможно, имеет смысл сделать рентгеноскопию?

— Блестящая идея. Пойдемте.

В рентгеновском кабинете горела красная лампа.

— Обнажите грудь, прижмитесь к стеклу и вдохните...

Щелкнул выключатель, лампа погасла, стало совершенно темно. Трансформатор застрекотал, как сверчок.

— Ой-ой... — раздался голос доктора.

— Ай-яй!.. — завопил Рыбий Глаз.

— Трудно утверждать, что никаких отклонений не обнаружено, — сказал доктор.

— Вы совершенно правы, — ответил Рыбий Глаз. — Этот пейзаж кажется мне знакомым...

— Мне тоже, — сказал доктор, понизив голос.

— О-о, вспомнил! — воскликнул Рыбий Глаз, ударив в ладоши. — Это пейзаж... да-да, я не ошибаюсь, из иллюстрированного журнала, который лежит в приемной.

— Это противоречит науке! Но каким же образом?..

— Я вот что думаю: поскольку из-за какой-то случайности давление в грудной клетке так резко упало, пейзаж оказался поглощенным — такого не могло произойти?

— Послушайте! — закричал доктор, хватая меня за руку. — У вас-то у самого есть по этому поводу какие-нибудь соображения?

Я понял, что попал в безвыходное положение, и, махнув на всё рукой, ответил:

— Очень виноват перед вами. Я как раз собирался просить у вас прощения. Все было именно так. Никакого злого умысла у меня не было, но пока я рассматривал пейзаж, он вдруг исчез. Значит, и в самом деле поглотил. Но непреднамеренно...

— Непреднамеренно... Хм, возможно. Хорошо еще, что дело ограничилось всего лишь фотографией, а вдруг таким же манером вы начнете поглощать все, что вам приглянется, — представляете, к каким это приведет серьезным неприятностям?

Доктор включил красную лампу, а Рыбий Глаз, кипя злобой, вплотную подступил ко мне. Но доктор, уже совсем другим тоном, стал нерешительно увещевать его:

— Оставьте, оставьте! Больного иногда приходится и укорять, ничего не поделаешь. Мы должны постараться, чтобы никто не пронюхал, что здесь произошло. Уважаемый номер пятнадцатый достоин сожаления, но, хочет он того или нет, чтобы и у нас не возникли неприятности, необходимо побыстрее избавиться от него.

Они вдвоем подскочили ко мне, крепко взяли под руки, подтащили к окну и с силой толкнули в спину. Я полетел головой вниз на бетонированную дорожку — от боли и ослепительного света по щекам потекли слезы. Рыбий Глаз выкинул мой пиджак и с треском захлопнул окно. Я стряхнул с пиджака пыль и поднялся на ноги; ощущение пустоты еще усилилось, тоска превратила окружающий меня пейзаж в блеклый и невыразительный.

Тот же самый художник в конце платановой аллеи сидел неподвижно в прежней позе. И устроившийся у его ног маленький бродяжка, так же как и тогда, давил вшей. Проходя мимо, я повернулся в их сторону и увидел, что холст остался в неприкосновенности. Я не удержался от вопроса: