Томас Манн - Лотта в Веймаре

Неотступная борьба писателя за более отчетливое понимание исторических перспектив, за более точную объективно верную оценку современности не встречала какого-либо сочувствия. Она решительно объявлялась "преобладанием в его творчестве, по сути, антихудожественной рефлексии". Так отзывалась о нем даже "благожелательная" критика, и то же говорил о нем Гергарт Гауптман, признанный "король поэтов" империи Вильгельма II, пытавшийся сохранить это звание и в нацистской "третьей империи".

Декаденты объявляли Манна "отсталым" за его приверженность к классическому немецкому реализму и буржуазно-демократическим воззрениям, ставя ему в заслугу его слабости, его уступки ходовой реакционной идеологии. Либерально-буржуазная критика (а мы знаем, что такое немецкий либерализм XX века) упрекала Манна за "бесплодный критицизм" и выделяла с особым сочувствием идейно едва ли не самый слабый роман писателя "Королевское высочество" (при всех его чисто литературных достоинствах - тонкой иронии и изощреннейшем психологизме) за то, что в этом произведении писатель "дал наконец положительное решение проблемы". Ничтожный немецкий принц, достойно "представляющий" своего брата, больного герцога, на придворных и прочих церемониях, молодой человек с прекрасной военной выправкой и с учебником буржуазного экономиста под мышкой, к тому же женившийся на девушке бюргерского происхождения, обогатившей его страну американскими миллионами ее родителя, - ну как не восхититься таким высокородным воплощением "прусского пути" в развитии капитализма? К нашему глубокому удовлетворению, Томас Манн и сам был невысокого мнения об этом своем романе.

Повторяем, путь познания давался писателю нелегко. Не раз приходилось нам сталкиваться с прямо противоположными высказываниями Манна в одном и том же произведении, как со следствием мучительных его колебаний. Так, в этюде о Шопенгауэре автор, с одной стороны, говорил о филистерском непонимании философом революции 1848 года, с другой - явно сочувствовал "трагическому гуманизму" Шопенгауэра, его вере в человека без веры в способность человека и человечества разумно устроить свое грядущее историческое бытие...

Мы потому вспомнили о "Королевском высочестве", что "положительное решение проблемы" хочет дать и роман "Лотта в Веймаре", это несравнимо более зрелое и значительное произведение, одна из крупнейших и бесспорных удач Томаса Манна. И все же некоторые аналогии напрашиваются...

И то и другое произведение принадлежат к жанру "воспитательного романа". "Королевское высочество" - один из последних, несколько анахронических трактатов о "воспитании государя"; "Лотта в Веймаре", по сути, повествует о "воспитании художника", вернее, о "воспитании художником". Художник, по мысли Томаса Манна, учит нас "гармонии", согласно с самим собой, "дружески братскому доверию к своей природе, к своим прирожденным способностям", учит нас соизмерять "равно заложенные в нас духовные и природные начала".

Но этот призыв - соизмерять заложенные в людях духовные и природные силы - звучит в трактовке Томаса Манна не только абстрактно, но и достаточно двусмысленно. Ведь рядом с "прекрасной гармонией" может существовать и "убогая гармония" - соизмерение своих умственных и нравственных устремлений с рабским, униженным своим положением в обществе. За чтением "Лотты в Веймаре" не раз возникает вопрос: уж не этой ли "гармонии" должен научить нас художник? Во всяком случае, автор дает известный повод к такому пониманию "примера искусства". Ведь им вложена в уста Гете следующая тирада: "Господа и слуги, верно; но то были богом учрежденные сословия, достойные каждое на свой лад, и господин умел почитать то, чем он не был, богоданное сословие слуг..."

Правда, Томас Манн противопоставляет этим благочинным мыслям здравое возражение камердинера Карла:

"- Не знаю уж, ваше превосходительство, в конце концов нам, малым сим, все же приходилось горше. Нам нельзя слишком полагаться на уважение богоданного сословия знати.

- Пожалуй, ты прав, Карл. Как мне с тобой спорить? Ты держишь меня, твоего господина, под гребенкой и раскаленными щипцами и можешь рвануть мне волосы или прижечь меня, лишь только я начну возражать. Поэтому разумнее попридержать язык".

Но другое утверждение Гете Манн оставляет не поколебленным встречной репликой (поэт высказывает его в беседе с сыном Августом о предстоящем маскараде):

"- Сбоку, в цепях, медленно пойдут две женщины, красивые и благородные, ибо то Боязнь и Надежда, закованные в цепи умом, который и представит их публике как заклятых врагов человечества.