Томас Манн - Тристан

Господин Клетериан был в самом деле крайне взволнован. Он кричал и все время повторял, что душа у него на месте.

- "Они пели..." Черта с два! Да не пели они вовсе! Они вязали. И еще они говорили, насколько я понял, о рецепте приготовления картофельных пончиков; и если я повторю ваши слова насчет "упадка" и "угасания"

своему тестю, то он тоже возбудит против вас дело, можете быть уверены!..

"Видели ли Вы эту картину, видели ли Вы ее?" Конечно, я ее видел, ноя не понимаю, почему Мне следовало затаить дыхание и удрать. Я не поглядываю на женщин украдкой, я смотрю на них, и, если они мне нравятся, я их беру. У меня душа на мое...

В дверь постучали. Раздалось девять или десять быстрых ударов подряд, короткая нервная дробь, заставившая господина Клетериана умолкнуть, и чей-то захлебывающийся, непослушный в беде голос торопливо проговорил:

- Господин Клетериан, господии Клетериан, ах, нет ли здесь господина Клетериана?

- Не входите, - неприязненно сказал господин Клетериан. - В чем дело? У меня здесь разговор.

- Господин Клетериан, - отвечал неверный, прерывающийся голос. - Вам нужно пойти, врачи тоже там.... о, какое это страшное горе...

Он бросился к двери и распахнул ее. В коридоре стояла советница Шпатц. Она держала платок у рта, и крупные, продолговатые слезы попарно скатывались в этот платок.

- Господин Клетериан, - с трудом проговорила она, - это такое гоpe... Она потеряла столько крови, ужасно, ужасно... Она спокойно сидела в кровати и что-то тихонько напевала, и вдруг пошла кровь, боже мой, Столько крови...

- Она умерла?! - закричал господин Клетериан. Он схватил советницу за руку выше.локтя и стал тянуть ее от одного конца порога к другому. - Нет, не совсем, что? Не совсем, она еще сможет меня увидеть... Снова немного крови? Из легких, что? Я готов признать" что кровь, наверно, из легких... Габриэла! - внезапно сказал он, и глаза его наполнились слезами, и видно было, как в нем прорвалось доброе, человечное и честное чувство. - Да, я иду! - добавил он и, широко шагая, потащил за собой советницу. Из глубины коридора еще доносились его затихающие слова:

"Не совсем, что?.. Из легких, а?"

Господин Шпинель стоял все на том же месте, где стоял во время так внезапно прерванного визита господина Клетериана, и глядел в открытую Дверь. Наконец он шагнул вперед и стал прислушиваться. Но все было тихо, он затворил дверь и вернулся на прежнее место.

С минуту он разглядывал себя в зеркале, затем подошел к письменному столу, вынул из ящика небольшую бутылку и налил себе в рюмочку коньяку, кто осудит его за это? Выпив, он лег на диван и закрыл глаза.

Верхняя створка окна была открыта. В саду "Эйнфрида" щебетали птицы, и эти слабые, нежные, дерзкие звуки были тонким и проникновенным выражением весны. Один раз господин Шпинель тихо проговорил:

"Неизбежная обязанность". Потом он стал мотать головой, втягивая воздух через зубы, словно в приступе нервной боли.

Успокоиться, прийти в себя было невозможно. Нет, он не создан для таких грубых переживаний!.. Психологический процесс, анализ которого завел бы вас слишком далеко, заставил господина Шпинеля принять решение - подняться и пройтись по свежему воздуху. Он надел шляпу и вышел из комнаты.

Окунувшись в мягкий душистый воздух, он обернулся, и глаза скользнули вверх по зданию - к одному из окон, к занавешенному окну, которое и приковало к себе на мгновение его серьезный, пристальный, сумрачный взгляд. Потом он заложил руки за спину и зашагал по дорожке.

Шагал он в глубоком раздумье.

На клумбах лежали маты, деревья и кусты стояли еще голые; но снег уже сошел, и только влажные следы его виднелись кое-где на дорожках.

Обширный сад со всеми гротами, аллейками и беседками был залит роскошным предвечерним светом; густые тени чередовались с сочным золотом, и темные ветви деревьев четко и тонко вырисовывались на светлом небе.

Был тот час, когда солнце приобретает очертанья, когда бесформенная масса света превращается в спускающийся диск, спокойное, ровное пламя которого не ослепляет. Господин Шпинель не видел солнца: он шел так, что оно было скрыто от него, шел с опущенной головой и тихо напевал -короткую музыкальную фразу, робкую, жалобную, улетающую вверх мелодию, мелодию страстной тоски... Вдруг он судорожно вздохнул, остановился и точно прирос к месту, брови его резко сомкнулись, а зрачки расширились, в них, казалось, застыли ужас и отвращенье...

Дорога сделала поворот - теперь она шла навстречу заходящему солнцу. Огромное, подернутое двумя узкими светлыми полосками позолоченных по краям облаков, оно косо висело на небе, заставляя пламенеть вершины деревьев и разливая по саду красновато-желтое сиянье. И посреди этого золотистого великолепия, с громадным ореолом солнечного диска над головой, стояла пышная особа в наряде из шотландки и чего-то золотого и красного, стояла, упираясь правой рукой в могучее бедро, а левой потихоньку толкая изящную колясочку - к себе и от себя. А в коляске сидел ребенок - Антон Клетериан-младший, упитанный сын Габрнэлы Экхоф!