Габриэль Маркес - Недобрый час

- Не имеете права, - ответил владелец кинотеатра, - кино не подлежит конфискации в пользу государства.

- При чрезвычайном положении, - сказал алькальд, - может быть конфисковано и кино.

Только после этих слов он перестал улыбаться. Перескакивая через две ступеньки, алькальд взбежал по лестнице в полицейский участок и, едва оказавшись там, развел руками и захохотал.

- Черт подери! - воскликнул он. - И вы тоже!

В ленивой позе восточного властителя в шезлонге лежал директор цирка. Поглощенный своими мыслями, он курил трубку морского волка и, словно хозяин дома, взмахом руки пригласил алькальда сесть:

- Поговорим о делах, лейтенант.

Алькальд пододвинул стул и сел напротив. Взяв трубку в сверкающую разноцветными камнями руку, директор сделал какой-то непонятный жест.

- Могу я говорить с вами вполне откровенно?

Алькальд кивнул.

- Я это понял сразу, как только вас увидел - вы еще тогда брились, сказал директор. - Так вот: я разбираюсь в людях и понимаю, что для вас этот комендантский час...

Алькальд разглядывал его, явно предвкушая развлечение.

- ...в то время как для меня, который уже понес большие расходы, устанавливая шапито, и должен кормить семнадцать человек и девять зверей, это просто катастрофа.

- И что же из этого следует?

- Я предлагаю, - сказал директор, - чтобы вы перенесли комендантский час на одиннадцать вечера, а выручку от вечернего представления мы с вами будем делить на двоих.

Алькальд сидел не шевелясь и по-прежнему улыбался.

- Очевидно, вам не трудно было найти в городке кого-то, кто сказал, что я мошенник.

- Это законная сделка, - запротестовал директор цирка.

Он не заметил мгновения, когда лицо у алькальда стало суровым.

- Поговорим об этом в понедельник, - неопределенно пообещал алькальд.

- К понедельнику я буду по уши в долгах, - сказал директор. - Мы очень бедны.

Похлопывая директора по плечу, алькальд повел его к лестнице.

- Расскажите кому-нибудь другому, - ответил он, - а я в ваших делах кое-что понимаю.

И уже у самой лестницы, словно желая утешить директора, добавил:

- Пришлите ко мне сегодня вечером Кассандру.

Директор цирка попытался обернуться, но рука на плече подталкивала его вперед слишком настойчиво.

- Разумеется, - сказал он. - Это не в счет.

- Пришлите ее, - повторил алькальд, - а завтра мы поговорим.

Кончиками пальцев сеньор Бенхамин толкнул дверь из проволочной сетки, но не вошел, а крикнул, подавляя раздражение:

- Окна, Нора!

Нора Хакоб, крупная, средних лет женщина с мужской стрижкой, лежала в полутемной гостиной, а напротив нее стоял электрический вентилятор. Она ждала сеньора Бенхамина к обеду. Услыхав его голос, Нора Хакоб с усилием поднялась и распахнула все четыре окна, выходившие на улицу. В гостиную хлынул зной. Комната была облицована кафельными плитками с одним и тем же стилизованным многоугольным павлином, повторявшимся бесчисленное множество раз, и обставлена мебелью в чехлах с цветочками - бедность с претензией на роскошь.

- Можно верить тому, что говорят люди? - спросила она.

- Они много чего говорят.

- Я о вдове Монтьель, - объяснила Нора Хакоб. - Говорят, что она сошла с ума.

- По-моему, она сошла с ума давным-давно, - сказал сеньор Бенхамин. И с каким-то разочарованием в голосе добавил: - Да, это правда - сегодня утром она пыталась броситься с балкона.

На обоих концах стола, который был весь виден с улицы, стояло по прибору.

- Наказанье господне, - сказала Нора Хакоб и хлопнула в ладоши, чтобы подавали обед. Вентилятор она принесла с собой в столовую.

- У нее в доме с утра полно людей, - продолжал сеньор Бенхамин.

- Удобный случай посмотреть, как там, внутри, - отозвалась Нора Хакоб.

Чернокожая девочка с россыпью красных бантиков в волосах подала дымящийся суп. Столовую наполнил запах вареной курицы, и духота стала невыносимой. Сеньор Бенхамин заправил за воротник салфетку, сказал: "Приятного аппетита" - и попытался поднести горячую ложку ко рту.

- Не дури, подуй, - нетерпеливо сказала она. - И пиджак сними. С твоей боязнью закрытых окон мы помрем от жары.

- Нет уж, пусть остаются открытыми - тогда каждое мое движение будет видно с улицы, и мы не дадим пищи слухам.

В ослепительной улыбке, словно с рекламы искусственных зубов, она показала сургучного цвета десны.

- Не будь смешным! По мне, так пусть болтают что хотят.

Продолжая говорить, Нора Хакоб принялась наконец за суп.

- Вот если бы болтали про Монику, тогда бы я беспокоилась, - закончила она, имея в виду свою пятнадцатилетнюю дочь, ни разу, с тех пор как она уехала в пансион, не приезжавшую домой на каникулы. - А обо мне не могут сказать больше того, что и так уже все знают.