Габриэль Маркес - Недобрый час

Сеньор Бенхамин, раньше зарабатывавший на жизнь тем, что писал прошения, никогда не торопился. Здесь, в его лавке, которую он проедал сентаво за сентаво, так что теперь у него оставались всего четыре литра керосина и пачка сальных свечей, время двигалось еле-еле.

- Идет дождь, а жарко по-прежнему, - сказал мальчик.

Сеньор Бенхамин с ним согласился. Он был одет в безупречной свежести полотно, а у мальчика рубашка на спине совсем промокла.

- Вопрос душевного состояния, - сказал сеньор Бенхамин. - Просто о жаре не надо думать, вот и все.

Мальчик на это ничего не сказал, только снова ударил по ящику, и через минуту работа была закончена. Пройдя в глубину своей сумрачной лавки с пустыми полками, сеньор Бенхамин надел пиджак и соломенную шляпу, перешел через улицу, укрывшись от дожди зонтом, и постучался в окно дома напротив. Из приоткрытой половинки окна выглянула девушка с очень бледной кожей и иссиня-черными волосами.

- Добрый день, Мина, - сказал сеньор Бенхамин. - Ты еще не собираешься обедать?

Она сказала, что еще нет, и распахнула окно настежь. Она сидела перед большой корзиной, полной проволоки и разноцветной бумаги. На коленях у нее лежали клубок ниток, ножницы и недоделанная ветка искусственных цветов. На патефоне пела пластинка.

- Присмотри, пожалуйста за лавкой, пока меня не будет, - сказал сеньор Бенхамин.

- Вы надолго?

Внимание сеньора Бенхамина было поглощено пластинкой.

- Я иду к зубному, - ответил он. - Прохожу не больше получаса.

- Ну ладно, - сказала Мина, - а то слепая не любит, когда я торчу подолгу у окна.

Сеньор Бенхамин перестал слушать пластинку.

- Теперешние песни все одинаковые, - заметил он.

Мина насадила готовый цветок на конец длинного, обмотанного зеленой бумагой проволочного стебелька и крутнула его пальцем, завороженная полной гармонией между цветком и пластинкой.

- Вы не любите музыку, - сказала она.

Но сеньор Бенхамин уже пошел - на цыпочках, чтобы не спугнуть стервятников. Мина вернулась к своей работе только когда увидела, как он стучится к зубному врачу.

- Насколько я понимаю, - сказал, открывая ему дверь, зубной врач, - у хамелеона чувствительность в глазах.

- Возможно, - согласился сеньор Бенхамин. - Но почему тебя это занимает?

- По радио только что говорили, что слепые хамелеоны не меняют цвета, ответил врач.

Поставив раскрытый зонтик в угол, сеньор Бенхамин повесил на гвоздь пиджак и шляпу и уселся в зубоврачебное кресло. Зубной врач перетирал в ступке какую-то розовую массу.

- Чего только не говорят, - сказал сеньор Бенхамин.

- О хамелеонах?

- Обо всех и обо всем.

Врач с приготовленной массой подошел к креслу, чтобы сделать слепок. Сеньор Бенхамин вынул изо рта истершийся зубной протез, завернул его в платок и положил на стеклянный столик рядом с креслом. Беззубый, с узкими плечами и худыми руками, он напоминал святого. Облепив розовой массой десны сеньора Бенхамина, зубной врач закрыл ему рот.

- Вот так, - сказал он и посмотрел сеньору Бенхамину прямо в глаза, - а то я трус.

Сеньор Бенхамин попытался было сделать глубокий вдох, но врач не дал ему открыть рот. "Нет, - мысленно возразил сеньор Бенхамин, - это неправда". Он, как и все, знал, что зубной врач был единственным приговоренным к смерти, не пожелавшим покинуть свой дом. Ему пробуравили стены пулями, ему дали на выезд двадцать четыре часа, но сломить его так и не удалось. Он перенес зубоврачебный кабинет в одну из комнат в глубине дома и, оставаясь хозяином положения, работал с револьвером наготове до тех пор, пока не закончились долгие месяцы террора.

Занятый своим делом, зубной врач несколько раз читал в глазах сеньора Бенхамина один и тот же ответ, только окрашенный большим или меньшим беспокойством. Дожидаясь, чтобы масса затвердела, врач не давал ему открыть рот. Потом он вытащил слепок.

- Я не об этом, - сказал, задышав наконец свободно, сеньор Бенхамин. Я о листках.

- А, так, значит, это волнует и тебя?

- Они - свидетельство социального разложения. Он вложил в рот зубной протез и стал неторопливо надевать пиджак.

- Они свидетельство того, что рано или поздно все становится известным, - равнодушно сказал зубной врач.

А потом, взглянув на грязное небо за окном, предложил:

- Хочешь, пережди у меня дождь.

Сеньор Бенхамин повесил зонт на руку.

- Никого нет в лавке, - объяснил он, тоже бросая взгляд на готовую разродиться дождем тучу, а потом, прощаясь, приподнял шляпу. - И выбрось эту чепуху из головы, Аурелио, - уже в дверях сказал он. - Ни у кого нет оснований считать тебя трусом.