Алан Маршалл - Это трава

Когда я еще мог бегать, как другие ребята, я часто падал и обдирал себе колени гравием. Несмотря на мой рев, отец никогда не бросался меня поднимать.

- Вставай! - ласково говорил он. - Подумаешь - коленку оцарапал. Велика беда! Я всегда ходил с ободранными коленями, когда был маленьким.

И он заводил разговор о чем-нибудь другом, а я, прихрамывая, шел рядом.

Ему очень правился один рыжий мальчик, с которым я часто играл. Отец мальчика умер. Мать, тихая, скромная женщина, бывало, подходила к дверям дома, где служила у фермеров экономкой, и смотрела на сына с ласковой улыбкой. "До чего же на отца похож!" - говаривала она.

Рыжий мальчик никогда не плакал, когда падал и больно обдирал себе коленки.

- Мальчики не плачут, - вызывающе говорил он дрожащими губами. Это внушила ему мать.

Я тоже любил этого мальчика и, падая, стал повторять его слова. Отец был явно доволен мной.

Отец считал - хотя никогда не умел как следует выразить свою мысль словами, - что дети, с которыми чересчур нянчатся, вырастают избалованными, а ребенок, воспитанный самостоятельным, независимым, станет в свое время человеком, на которого смогут опереться в трудную минуту слабые. А это отец считал высшим достоинством.

- Как веточка согнута, таким и дерево вырастет, - сказал он мне однажды.

Когда я был еще ребенком, наш священник попросил отца разрешить мне раз в неделю приходить играть с его детьми. Трудно сказать, почему он счел, что я ровня его детям - хорошо одетым, вежливым и скромным. Возможно, священник просто жалел меня - калеку - так, по крайней мере, думал отец.

Отец разрешил и высказал при этом неожиданную для священника мысль: "Может, вашим это только на пользу пойдет". Такое замечание не только изумило, но и огорчило доброго пастыря, который, однако, следуя библейскому завету, раздражение сдержал.

Это был первый и единственный раз, когда меня пригласили в гости, поиграть. Перед отходом отец лишь сказал мне: "Пора этим ребятам сбросить путы, в которых он их держит. Ты им покажи, что на людях жить веселее".

Я не понимал тогда глубокого смысла этих слов, теперь же, сидя на своей перекладине, подставляя лицо солнечным лучам, я вдруг осознал их значение. Теперь я сам был как стреноженная лошадь, не в силах освободиться от ненавистной веревки, вынужденный довольствоваться выжженным лугом.

Этот день начался для меня плохо, отчего моя неприязнь к людям усилилась и стала заметней.

Рано утром на дороге, ведущей с гор, появился воз дров, запряженный парой ломовых лошадей. Бородач, шагавший рядом, вез дрова на продажу в город. Он, наверное, долго валил в горах сухие деревья, пилил их и колол. Топор в кожаном чехле был привязан к возу. Так тщательно оберегать свой топор станет только человек, который дорожит им.

На дровосеке поверх серой рубашки был поношенный жилет, новенькие заплаты украшали штаны из грубой холщовой ткани. "Работа прилежной жены", подумал я. Дровосек остановил лошадей у гостиницы, положил подпорки под колеса и зашел в бар выпить.

Едва заслышав, как он крикнул лошадям: "Тпру, стой!" - Фло Бронсон в розовом халате поспешно открыла дверь бара. Она встретила его улыбкой и веселым замечанием о погоде.

Я только что проводил в путь Артура и зашел в кухню позавтракать. Интересно, подумал я, что предпримет Фло, чтобы задержать дровосека в баре, пока появятся другие посетители и начнется общий разговор.

В кухне Шеп уже ждал своего выхода. Он то и дело облизывал бледные сухие губы, беспокойно слонялся по комнате, часто подходил к двери и заглядывал в коридор, который вел в бар. В нетерпении он сжимал и разжимал пальцы.

- С перепоя ломает, - сказал он Стрелку.

- Да, провернули вчера неплохо! - заметил Стрелок; глаза у него были красные от недосыпу. - У меня у самого с утра язык как суконный был.

Я кончил завтрак и уже поднялся из-за стола, чтобы отправиться на работу, когда Фло Бронсон заскочила в кухню и сунула Шепу несколько монет.

- Живо! - коротко бросила она и торопливо побежала в бар; Шеп зашаркал вслед за ней.

Дровосек уже направлялся к крыльцу, но Шеп ловко перехватил его. Они все еще о чем-то говорили, когда я уходил в контору. Шеп играл свою роль умело, не грубо: после дружеской беседы, естественно, труднее отказаться от приглашения выпить. Кроме того, за это время у клиента должно было появиться чувство, что он недопил.

Когда я пришел из конторы пообедать, дровосек стоял в баре в компании мужчин и громко о чем-то разглагольствовал. Время от времени он замолкал и кивал с довольным видом, соглашаясь с собеседниками, которые, конечно, сочувствовали его невзгодам и во всем поддакивали. Шеп, выполнивший свою предательскую работу, чистил конюшню с обиженным видом человека, незаслуженно попавшего в опалу. Он кидал отчаянные взгляды на дверь бара, в надежде, что кто-нибудь позовет его выпить.