Алан Маршалл - Это трава

- Здесь.

Она поставила на стол яичницу с грудинкой. Принимаясь за еду, я спросил Стрелка:

- А где Артур?

- Давно уехал. Дилижанс ведь уходит в семь. Вчера Артур порядком нагрузился. Мы всегда знаем, когда он отводит душу, - с самого утра на другой день распевает да свистит себе. Теперь, - добавил Стрелок, - месяцев шесть не дотронется до спиртного.

- Человека всегда можно узнать по тому, что он поет, - задумчиво заметила Роуз, глядя на шипящую на сковороде отбивную.

Мое появление прервало беседу Шепа и Стрелка, и Шепу не терпелось ее возобновить:

- Ну, так что же тот парень?

- Я уговорил его пойти ко мне, - вернулся Стрелок к своему рассказу, пообещал, что мы раздавим бутылочку. Ну, он и пришел - тут уж я проверил его кошелек. Совесть меня не мучает, можешь не сомневаться. Птицы ведь не сеют, не жнут, и сыты бывают. А мы чем хуже? Дело, видишь ли, обстояло так: мне надо было раздобыть деньжат, и побыстрее. В четверг мы с женой здорово поцапались, и похоже было, что она от меня уйдет совсем. Я, собственно, хотел выжать из него десятку, а он все выкручивался и никак не хотел меня уважить. Попробовал было удрать. Ну, тут уж я взялся за дело серьезно и добыл у него пятнадцать монет.

Шепу явно нравился этот рассказ. Он был из тех людей, которые спят и видят, как бы обзавестись деньгами, не работая. Он обсчитывал гостей, подлаживался к букмекерам, в надежде выведать, на какую лошадь ставить, со всех ног бежал из своей каморки при конюшне, чтоб вынести багаж, запрячь лошадей, оказать любую лакейскую услугу - все за мелочь, которую ему швыряли. Деньги эти он держал в кармане и часто украдкой пересчитывал в укромных уголках.

Потом он все пропивал, лихорадочно и поспешно глотая пиво, то и дело вытирая рот тыльной стороной руки. Мне много раз приходилось завтракать с ним. Он был повестью, которую мне еще предстояло прочесть, но я не сомневался, что кончит он в канаве.

Шеп жадно слушал рассказ Стрелка: в воображении он, несомненно, сам силой отбирал деньги у своих обидчиков. Пасуя перед силой, он любил слушать о насилии. Рассказы о разбитых в кровь физиономиях, об ударах в живот, заставляющих сгибаться вдвое гордых и сильных людей, о бурных ссорах радовали его сердце, успокаивали раздражение, смягчали ненависть. В царстве его воображения никто не осмеливался относиться к нему с пренебрежением, в этом царстве люди, оскорбившие его, жестоко за это расплачивались.

Однажды ночью я наткнулся на него - он лежал ничком на соломе в конюшне и рыдал.

- Боже милостивый, помоги мне! - бормотал он между приступами рвоты.

Я посидел около него, пока он не успокоился.

После завтрака я отправился в Управление округа - начинался мой первый рабочий день. Писавший какое-то письмо мистер Р.-Дж. Кроутер с рассеянным видом проронил: "Доброе утро". Его стол был так завален бумагами, коробками с булавками и скрепками, большими конвертами и бухгалтерскими книгами, что ему пришлось пристроить свое письмо на кипе каких-то бланков.

- Подождите минуту! - бросил он. Закончив письмо, он его запечатал и спросил:

- Ну, как устроились в гостинице?

- Очень хорошо, - сказал я и добавил: - Вы были правы, место это так себе.

- Я знал, что вы и сами скоро поймете это, - буркнул он. - Главное держитесь в стороне. Пойдемте, я покажу, что вам надо делать.

Кроутер повел меня в соседнюю комнату, по дороге он спросил:

- Видели Роуз Бакмен?

- Да.

- Ну, как она вам?

- Да как сказать... - начал я. - Не знаю... мне она не очень понравилась.

- Держитесь от нее подальше, - посоветовал Кроутер. Он взял большую конторскую книгу в кожаном переплете. - Это налоговая книга, по ней вы будете составлять налоговые извещения, вот на таких бланках. Вот кассовая книга, сюда будете вписывать полученные чеки, а потом переносить суммы в налоговую книгу.

Он объяснил мне еще кое-какие мелочи и оставил одного.

Работа оказалась легкой, но задолго до конца рабочего дня меня начало мучить желание выйти на волю, на солнце. Я почувствовал, что работа в конторе отрывает меня от мира, что, запертый в четырех стенах, я теряю связь с землей. Там, за стеной, поют птицы, растут деревья и цветы, но все это не для меня. День, целый день моей жизни был потерян безвозвратно.

Я с ужасом думал о долгих днях заточения, которые ждут меня впереди, о том, как будет меняться лицо неба и земли, в зависимости от времени года, а меня при этом не будет. Только в воскресенье я буду видеть результаты свершившегося за неделю чуда, но никогда, никогда не увижу чудесного хода этих изменений.