Алан Маршалл - Я умею прыгать через лужи

На крик матери подбежал какой-то мужчина.

- Помогите мне поднять мальчика, - сказала она.

- Что с ним случилось? - воскликнул тот, быстро подняв коляску. - Что с мальчонкой?

- Я опрокинула коляску. Осторожней!.. Не сделайте ему больно: он хромой!

Это восклицание матери заставило меня опомниться. Слово "хромой" в моем представлении могло относиться только к хромым лошадям, оно означало полную бесполезность.

Лежа в канаве, я приподнялся на локте и посмотрел на мать с изумлением.

- Хромой, мама? - воскликнул я возмущенно. - Почему ты говоришь, что я хромой?..

ГЛАВА 10

Слово "калека" в моем представлении можно было отнести к другим людям, но никак не ко мне. Однако мне все чаще приходилось слышать, как меня называют калекой, и я в конце концов вынужден был признать, что подхожу под это определение. Но при этом я твердо верил, что, хотя другим людям такое состояние причиняет неудобства и огорчения, мне оно нипочем.

Ребенок-калека не понимает, какой помехой могут стать для него бездействующие ноги. Конечно, они часто причиняют неудобства, вызывают раздражение, но он убежден, что они никогда не помешают ему сделать то, что он захочет, или стать тем, кем он пожелает. Он начинает видеть в них помеху, лишь если ему говорят об этом.

Для детей нет никакой разницы между хромым и здоровым человеком. Они могут попросить мальчика на костылях сбегать по их поручению и ворчат, если он сделал это недостаточно быстро.

В детстве бездействующая, ставшая бесполезной нога не вызывает стыда; лишь когда научаешься распознавать взгляды людей, не умеющих скрывать свои чувства, появляется желание избегать их общества. И - странная вещь - такие откровенно презрительные взгляды исходят только от людей со слабым телом, всегда помнящих о собственной физической неполноценности. Сильные и здоровые люди не сторонятся калеки - его состояние слишком далеко от их собственного. Только те, кому грозит болезнь, содрогаются, видя ее у других.

О парализованной ноге, о скрюченной руке дети говорят свободно и без стеснения:

- Посмотри, какая чудная у Алана нога! Он может перекидывать ее через голову.

- Почему у тебя такая нога?

Мать мальчика, бесцеремонно заявившего: "Это Алан, мама, у него вся нога скрючена", - спешит в смущении оборвать его, забыв о том, что перед ней два маленьких счастливца: ее сын, гордый тем, что может продемонстрировать нечто очень интересное, и Алан, которого радует, что он может таким образом развлечь окружающих,

Поврежденная рука или нога нередко повышает авторитет ее обладателя и ставит его порой в привилегированное положение.

Во время игры в цирк я соглашался брать на себя роль осла ("потому что у тебя четыре ноги"), требовавшую умения брыкаться и лягаться. Я радовался, что у меня так хорошо получается, и гордился своими "четырьмя ногами".

Присущее детям чувство юмора не стеснено, как у взрослых, понятиями такта и хорошего вкуса. Дети часто смеялись, видя меня на костылях, а когда мне случалось падать, разражались веселыми возгласами. Я присоединялся к их веселью: мне тоже казалось, что упасть вместе с костылями смешно.

Когда мы перелезали через забор, меня нередко подсаживали, и если те, кто подхватывал меня с другой стороны, падали, это казалось смешным не только моим помощникам, но и мне самому.

Я был счастлив. Я не чувствовал боли и мог ходить. Но взрослые, навещавшие нас после моего возвращения, вовсе не склонны были считать меня счастливым. Они называли это ощущение счастья мужеством. Часто взрослые откровенно говорят о детях в их присутствии, словно дети не способны понять то, что к ним относится.

- И ведь, несмотря ни на что, он счастлив, миссис Маршалл, - говорили они таким тоном, точно это обстоятельство очень их удивляло.

"Ну и что здесь такого?" - думал я. По их мнению, мне не полагалось чувствовать себя счастливым, и это вызывало у меня смутную тревогу: их намеки означали, что на меня надвигается какая-то неведомая беда. В конце концов я решил, что им кажется, будто моя нога болит.

- Нога у меня не болит, - весело говорил я тем, кто не скрывал своего изумления при виде улыбки на моем лице. - Смотрите! - И я брал свою "плохую" ногу руками и клал ее себе на голову.

Некоторые при виде этого вздрагивали - и мое недоумение росло. Я привык к своим ногам и не считал их ни странными, ни, тем более, отвратительными.

Родители, учившие своих детей обращаться со мной "поласковей" или бранившие их за "бесчувственность", только все портили. Кое-кто из ребят, которых родители убедили, что мне надо "помогать", иногда начинал за меня заступаться: "Не толкай его! Ты же ушибешь его ногу!"