Ван Мэн - Мертвеющие корни самшита

Он уже подумывал объявить: "Корни самшита - это я"! Как тот француз, Флобер, заявивший когда-то: "Госпожа Бовари - это я!"

Еще одним следствием приобретения самшитового бонсая стало углубление трещины в их семье. "Это никак не подходит, совсем не подходит к духу нашей семьи!"; "Не нарочитая ли тут вычурность?"; "Ну, не переживай ты так, ладно?" - говорила ему Юйлин. Он недоумевал, почему, когда никто в мире о нем слыхом не слыхивал, жена любила его, понимала, поддерживала, а теперь, когда он пошел вверх, она его больше не понимает и они постепенно утрачивают общий язык.

И он стал временами уходить в сновидения или грезить наяву. Как-то получил письмо с фотографией от одной экзальтированной читательницы, Китай велик, разные в нем встречаются люди. Вслед за письмом пришла посылочка с кунжутными конфетами. Коробка была обернута красной бумагой с одним только словом - "Подношу". Фотография неважная, а конфеты вкусные, но в сопроводительном письме среди многословных и корявых фраз он обнаружил стихи, вычитал в них восхищение и преклонение, и это больше часа забавляло его. За последние годы он выслушал немало дифирамбов и уже привык к ним, как к глотку чая. Даже дешевенького, четверть юаня за лян[24] заварки (кипяточку добавишь, он совсем побледнеет, потеряет всякий вкус, появится горечь, солоноватость, кислота, терпкость - и не проглотишь). После дифирамбов наступают дни без них, и это тоже нестерпимо. Ведь чем больше похвал, тем больше их не хватает, это как наркотик, как нестихающий зуд. В последние дни уже не раздавалось никаких восхвалений, так что сладкие дифирамбы читательницы на какой-то миг послужили ему утешением.

Он было решил ответить горячим письмом, но подумал, что это будет хлопотно, и не ответил.

Такой психологический опыт подвиг его на рассказ, названный "Безответное письмо", опубликованный в иллюстрированном журнале со снимками сцен из балета "Лебединое озеро" на обеих сторонах обложки. После этого он получил шесть писем с фотографиями. Они, конечно, тоже остались "безответными". Тем не менее одна густобровая и большеглазая читательница лет двадцати отыскала его дом, и ему ничего другого не оставалось, как пригласить ее войти.

- Мне кажется, вы очень страдаете... - произнесла густобровая и большеглазая.

Он промолчал.

- Мне кажется, вы чего-то опасаетесь.

Он опять промолчал.

Говорить было не о чем, но читательница уходить не собиралась, принялась листать его рукописи, поднесенные ему журналы и книги, налила себе чаю, взяла конфетку из коробки "Сладких наложниц" и готова была обсуждать все подряд - журналы, книги, качество конфет, форму чайного стакана и даже высадку на луне американского космического корабля.

К обеденному часу вернулась Юйлин, и Вэнь Хан, не зная, как поступить, пробормотал вежливую фразу:

- Пообедаете с нами...

Читательница первая весело уселась за стол и не только сама уплетала, но и Вэнь Хану подкладывала, будто хозяйка дома...

Потом, разумеется, разразилась ссора с Юйлин.

7

Тесная квартирка, беспрерывные вторжения визитеров, нескончаемые распри с женой, то мелкие, то крупные, - все это привело к тому, что дом показался Вэнь Хану узилищем, а жизнь - приготовлением к казни.

Его первые произведения трогали читателя теплой поэтичностью, смутными надеждами, пульсирующим чувством, добротой маленького человека.

Минуло три года, и ничего похожего уже не выходило из-под его пера, сердце огрубело, нервы, отполированные, превратились в какие-то острые заточки. Он поражался, перечитывая свои старые, такие теплые и нежные, работы. Как это он умудрялся писать столь простенькие, жалостливые вещи? Или это обман самообмана? Ведь совершенно очевидно, что жизнь - податливый свинец, а вокруг-то, похоже, одни враги.

На литературных совещаниях он вылезал на трибуну и говорил, что его прежние произведения "окрашены ложью и надувательством", и отказался от них. Признал лишь одно - "Молчание самшита", посчитав его неким "прорывом", поднявшимся над заурядностью и вошедшим в высшие сферы. Это суждение у одних вызвало недоумение, у других - овацию.

После чего он за несколько месяцев не написал ни слова, потом вернулся к столу, но рвал страницы одну за другой, даже не дописав, а одна начиналась у него с такой фразы:

"В полночь пробудился, на постели, на стенах, во всей комнате было полно тараканов и клопов, давил, давил, но очистить от них комнату не смог и так захотелось взять в руки гранату и уйти в ничто вместе со всеми этими клопами и тараканами..."