Аскольд Мельничук - Посол мертвых

На следующий вечер Сэмми пришел снова, и через день тоже. Каждый раз он повторял свое приглашение, не смущаясь ее невидящего взгляда. Голосом, глубоким, как у Синатры, он спросил, почему бы ей не сходить с ним куда-нибудь хоть раз, и она покраснела, словно сконфузившись оттого, что их могли услышать за соседним столиком, хотя тот, разумеется, пустовал.

Неужели все, что мне осталось, говорила она себе, это только беспокойство за Алекса и Пола, мои призраки и фотографии призраков? И наконец решилась: согласилась встретиться с ним на следующий день у входа в кинотеатр "Либерти".

Он махнул ей на прощание рукой, надел плащ и вышел во влажную ночь. А она, стоя на пороге, задумчиво расчесывала пальцами волосы и наблюдала, как он, шаркая, удаляется по тускло освещенной улице под моросящим дождем.

Направляясь на следующий день из магазина домой, она увидела толпу, маршировавшую по Брод-стрит. Толпа состояла преимущественно из черных. Их предводитель что-то кричал в громкоговоритель, так искажавший звуки, что Ада ничего не могла понять, кроме того, что они против чего-то протестуют. Лица у участников марша были решительными. Они тоже попали сюда не по своей воле, их силой оторвали от домов, так же, как и ее. Пожалуй, даже хуже. И снова она почувствовала себя так, словно оказалась в чужой жизни: Гретель в стране Оз. Где ее дом? Удастся ли ей когда-нибудь найти сюжетную линию в национальном повествовании?

Вечером, в кинотеатре, она удивилась, когда Сэмми сказал, что забыл дома бумажник, и попросил ее заплатить за билеты - вернет, мол, деньги, tout de suite1, - он любил вставлять в свою речь французские выражения, которые выучил не где-нибудь, а в самой Франции, хотя вообще был склонен употреблять соленые словечки, давая понять, что она находится в компании человека простого. Попкорн он отдал ей, предпочтя колу. Она смотрела фильм и вздыхала: о ней никто никогда фильма не снимет. Никто на земле не знал ее истории. Она вздрогнула, когда в середине "Последнего из могикан" Сэмми склонился и положил руку ей на грудь. Ада не оттолкнула его, напротив, поощрила. Уже много месяцев к ней не прикасался мужчина. Она даже забыла, как это бывает.

После кино она привела его домой. Совесть мучила ее, когда она переступала порог, но... ей было так одиноко, так одиноко. Как давно несла она тяжесть в душе, как давно не к кому ей было прислониться, некого поцеловать, как давно никто не целовал ее. Мальчики были сосудами, которые она наполняла собой, ничего не получая взамен. Так кто же смеет указывать ей, что правильно, после всего, что с ней случилось?

Она старалась не шуметь, но Пол проснулся, разбудил Алекса, и они вместе, прильнув к двери, слушали, как Ада со своим спутником торопливо пробирались в спальню.

Ада колебалась, глядя, как он снимает пальто, единственной рукой расстегивает пуговицы на рубашке, думала: еще не поздно прогнать его... Но не успела ничего решить: к ней протянулась рука - рука воина, привлекшая ее к крупному мужскому телу. И она сдалась с угрюмой радостью, не обращая внимания на шорохи за дверью и на то, что подумают мальчики, если догадаются.

А они, разумеется, догадались: невозможно было не понять, что за звуки разносились по квартире в ту ночь, - звуки, славящие любовь. И то, что они услышали, преследовало их потом так же, как Адриану - ее призраки.

Недуги Сэмми, его раны и его принципы делали его кем-то вроде стража у ворот, ведущих в страну, которой она не понимала. Он был предвестником того, что находилось по другую сторону крепостной стены. Она представляла себе, что скачет верхом, стискивая его бока бедрами, пока он не захрипит. Ее пугали собственные фантазии, но она была не в состоянии критически взглянуть на себя - родители хорошо потрудились, с детства внушив ей непоколебимую уверенность в себе. И разве не называют секс маленькой смертью? Да, она доведет этого плохонького олешка до изнеможения, а потом выходит снова, а он будет рассказывать то, что ей необходимо знать. Она вспоминала море, парк, где собирала каштаны, и сказочный мир детства.

Сэмми не был в претензии за то, что, сблизившись с ним, она руководствовалась собственными мотивами. Почти год она была для него такой страстной любовницей, что ему начало казаться, будто в его распоряжении целый сераль гурий. Она была его рабыней, его Саламбо, его О. Она не только ублажала его, но и кормила в ресторане, оплачивая его обеды из своего жалованья. Теперь у нее снова появился человек, с которым можно было говорить. И они говорили: она - на ломаном английском, он - на гнусавом рубленом диалекте северного Джерси. Оказалось, что он - человек значительный. Воевал в Нормандии. Потом служил в муниципальном архиве. Он знал город, в городе знали его. Идя с ним по улице, Ада ловила на себе взгляды прохожих, и эти улицы становились ее улицами.