Александр Борин - Крутые повороты

— Отчего же знал? — возражает Вадим Степанович. — Точно не было известно, дошел ли материал до Красноуфимска.

— Но предполагать, надеяться вы могли?

— Конечно. Ну и что?

Как что?

Если человек мог надеяться, что перед ним уже не последний, не единственный экземпляр коллекции, что утрата ее уже не окажется безвозвратной утратой, если голод ему «объел» мышцы ног, а надо ходить по нескольку часов в день, копать землю, работать; если, кажется, десяток картофелин вернут силы…

Мы умеем себя уговорить, найти себе оправдание и в куда более легких обстоятельствах!

Вадим Степанович вежливо меня слушает. Седая, до пояса, борода. Спокойные глаза.

— Простите, вы рассуждаете не как специалист, — говорит он. — Нельзя коллекцию оставлять в единственном экземпляре. Положено хранить все дублеты. Есть правило.

— При каких условиях положено? — спрашиваю.

— Какая разница? При любых. Правило обязательное. Ученый не может рисковать образцами. Он слишком ценит свой материал.

Спрашиваю:

— Получается, перед вами даже выбора никакого не возникало?

— Конечно, — говорит Лехнович. — А какой выбор? Выбор был один: сохранить дублеты коллекции. Другого не возникало, нет. Совершенно верно.

Это не фраза, сказанная теперь. Это — убеждение, доказанное тогда.

А у меня опять вопросы…

Несколько лет назад в свет вышла книга бывшего уполномоченного Государственного Комитета Обороны по обеспечению Ленинграда и войск фронта продовольствием Дмитрия Васильевича Павлова. Свидетель тех событий пишет: «Институт растениеводства в сутолоке военных дней потерялся — не до него было в то время органам власти. Знали об этом и работники института, они могли поступить с коллекцией по своему усмотрению, и никто не спросил бы с них…»

Был, значит, выбор, а как же! Если выбора нет, если труд, голод, смерть неизбежны, о каком подвиге можно говорить, о какой нравственной высоте? Трагедия, ничего больше.

Выбор был.

И все-таки выбора не было.

— Хорошо, — говорит Лехнович, — давайте представим такой случай. Вот вы, писатель, написали книгу. Вы в ней весь, без остатка. Вся ваша жизнь. И вдруг, допустим, сложилась ситуация: в лютый мороз вы оказались в помещении, где ни полена дров, только ваша рукопись… Не важно, я условно, к примеру, вам же психологию надо понять. Так вот, замерзая, погибая, вытопите вы печь этой своей единственной книгой? Жизнью своей вытопите? Да или нет? Соблазн у вас появится? Мысль одна?.. Ну, так что же вы меня спрашиваете? Вы и другие? Удивляетесь, недоумеваете… Ходить было трудно, да, невыносимо трудно, вставать каждое утро, руками-ногами двигать… А не съесть коллекцию — трудно не было. Нисколько! Потому что съесть ее было невозможно. Дело своей жизни, дело жизни своих товарищей… Неужели такую элементарно простую вещь надо кому-то еще доказывать?

…Лехнович начал сотрудничать с Вавиловым в 1927 году. До этого жил в Каменец-Подольском. Окончил сельскохозяйственный институт, служил в исполкоме.

Какая память была у Николая Ивановича! Какая работоспособность! И как он ценил работящих людей! Ни в ком больше Лехнович не встречал потом такой доброжелательности к работящим, талантливым людям. И сейчас еще звучит в ушах Лехновича его бодрый, настойчивый голос: «За свои убеждения — хоть на костер!» Веселый был человек.

Во время войны Лехнович имел еще одну заботу: проверял, цела ли ленинградская квартира его брата — Сергея Ивановича. И писал ему на Большую землю.

Письма в ту пору доходили плохо: почтовые ящики висели переполненные, некому опорожнять. Приходилось каждый раз добираться до Главного почтамта и посылать оттуда. Так вернее.

Лехнович соблюдал железное правило: при обстреле шел узкой улицей. Еще до официального разъяснения он сам определил для себя, какая сторона улицы менее опасна. Взял для этого карту, вычислил место расположения немецких орудий.

Вообще, систематичность и вера в факты — вавиловская выучка! — сберегли ему тогда немало нервов. Некоторые слабые духом люди порой признавались: «Утром боюсь выглянуть в окно. Вдруг на улицах фашистские танки?» Лехнович таких разговоров понять не мог. Раз в наших руках форты Кронштадта и вся огневая мощь Балтийского флота, враги не могут войти в город. Безграмотно даже предполагать.

— Хотите сказать — малодушно? — спрашиваю.

Вадим Степанович смотрит на меня, думает.

— Ну да, — отвечает. — Я и говорю, малодушно, безграмотно…