Александр Борин - Крутые повороты

И громовое это «ура» долго не смолкало, неслось над вычищенным, вымытым, нарядным, возрожденным для новой жизни Балтийским заводом.

В железной балке будущего лесовоза заранее выдолбили небольшое углубление и туда заложили серебряную доску с выгравированной на ней датой, 24 января 1925 года, именами партийных, хозяйственных руководителей, присутствовавших при закладке, и трех заводских работников — Коршунова, Скорчеллетти, инженера-кораблестроителя Гойнкниса…

Опустилась первая стальная полоса — будущее дно будущего судна.

Поставлена первая заклепка.

Затрещал пневматический молот.

Но шум его мешал ораторам говорить, и молот временно остановили.

Ораторам было что сказать, было какими поделиться мыслями и чувствами.

— Сегодняшний день, — сказал один, — начало создания советского торгового флота. Сегодня сделан еще один шаг по пути освобождения нашей промышленности от заграничной зависимости…

— Ленинградские рабочие, — сказал другой, — помогут Союзу Советских Социалистических Республик избавиться от бесконечного засилья пестрых флагов капиталистических пароходств в наших портах…

— Каждый спущенный на воду пароход, — говорил третий, — знаменует не только шаг вперед в борьбе человеческого гения с силами мертвой материи, но и новое укрепление советской позиции для дальнейшего движения в борьбе за коммунизм…

— Товарищи! — сказал Коршунов. — Товарищи, только что поступила телеграмма от председателя ВСНХ товарища Дзержинского. Я ее вам зачитаю.

Молчали пневматические молоты.

Молчала тысячная толпа.

Громко, внятно, торжественно читал Коршунов:

— «Закладка коммерческих судов в Ленинграде — это еще один шаг к раскрепощению рабоче-крестьянского союза от рабской зависимости, в которой иностранный капитал держал царскую Россию, и к укреплению ленинградско промышленности.

Приветствую пролетариев Ленинграда, продолжающих охранять и расширять завоевания пролетариата.

Да здравствует возрождение ленинградской промышленности!

Да здравствует заслуженно носящий имя нашего великого вождя ленинский пролетариат!..»

Дзержинский должен был присутствовать при закладке первых трех лесовозов, его имя уже выгравировали на серебряной доске, но в последний момент что-то задержало его в Москве, в Ленинград он попал только через пять месяцев, в июне 1925.

Посетил Волховстрой.

Побывал на заводах.

А в день отъезда, 16 июня, выступил в Деловом клубе перед крупными хозяйственниками города.

Якову Модестовичу утром позвонил Коршунов, сказал, что они с Владимиром Карловичем идут слушать председателя ВСНХ, есть билет и для Гаккеля.

— В качестве кого я приду? — спросил Гаккель. — Собираются большие начальники.

Придете в качестве нашего крестного отца, — сказал Коршунов и сам засмеялся.

Они встретились у входа в Деловой клуб, вместе прошли в зал и втроем, рядом, сели.

Гаккелю было любопытно послушать выступление председателя ВСНХ. Он мало бывал на руководящих форумах, честно говоря, чуть-чуть побаивался громких лозунгов и длинных речей.

Однако Дзержинский начал не с лозунгов.

В двух словах сказав о роли Ленинграда и ленинградцев в развитии крупного и мелкого машиностроения, он тут же заговорил о нашей конкретной беде, о конкретной нашей хозяйственной болезни номер один.

— Если наше производство не будет идти по пути удешевления, — сказал Дзержинский и резко вытянул перед собой руку, — то ему неминуемо, — он повторил, — неминуемо угрожает гибель со стороны капиталистических стран, которые могут и которые в настоящее время производят дешевле нашего…

Гаккель это выслушал. Не удивился.

Уже в пору строительства тепловоза, получая от Коршунова астрономические счета за простейшую работу, за пустяковый гвоздь или лист железа, зная, что по-другому Коршунов поступить сейчас не в состоянии, по-другому сейчас не продержится, не выживет Балтийский завод, Яков Модестович, однако, прекрасно понимал: производство, не считающее денег, пожирающее любые суммы и средства, поднатужившись, поставит высокий рекорд, но существовать долго, прочно и надежно оно не сможет.

Сказав однажды Скорчеллетти: «Неблагоразумие мое революции сейчас более угодно, чем осмотрительность профессора Ломоносова», Яков Модестович прекрасно понимал, что «неблагоразумие» способно выиграть час, день, месяц, но всегда «неблагоразумием» не проживешь. После безрассудной храбрости, безрассудного успеха и подъема рано или поздно наступает время трезвости, время осторожности, время расчета и расчетливости…