Артур Миллер - Фокус

- Мы едем домой, - сказал он.

- Я хочу поехать в другое место. Ты слышишь меня? Я хочу поехать в другое место! - закричала она.

- Прекрати!

- Нет, выпусти меня, я не поеду домой! Останови машину!

- Отпусти мою руку! Отпусти же! - Он толкнул ее рукой, и она отпустила его.

- Я хочу, чтобы ты остановил машину. Я не поеду домой.

Он съехал на обочину и остановился. Она сидела, выпрямившись и неотрывно глядя вперед. Кивнув назад, она сказала, - Развернись и найди другое место. - Она быстро повернулась и посмотрела через заднее стекло. Давай, там нет машин.

- Гертруда...

- Я хочу, чтобы ты развернулся, - сказала она, непримиримо наблюдая за дорогой через заднее стекло.

- Давай-ка, успокойся, - сказал он с суровыми нотками в голосе и повернул ее за плечи, пока она не оказалась лицом вперед. Но она не отказалась от своего требования и просто сидела, дожидаясь чтобы повторить его. - Я не собираюсь сегодня снова пройти через это же, - сказал он. - Я не хочу, чтобы нас с тобой оскорбляли.

- Поворачивай, - сказала она.

- Здесь дальше все остальные гостиницы такие же. Я забыл, но объявление напомнило мне об этом. Здесь везде все будет одинаково.

Она оценивающе посмотрела на него. Он чувствовал, что она исследует его. - Послушай, - внезапно сказала она, - почему ты всегда даешь им делать из себя еврея?

- Я ничего всегда не даю, - ответил он.

- Почему ты не объяснил ему кто ты такой? Объясни ему.

- Что? Что я должен ему объяснять? Ты же знаешь, если он к этому так относится, ему ничего не объяснишь.

- Как это ты не можешь ничего объяснить? Когда мне это приписывают, я даю понять кто я на самом деле. Я никому не дам сделать из меня еврейку и уйти с этим.

Он начал было говорить, и сам себя оборвал. Этот мусорный бак...

Повернувшись к рулю, он положил руку на рычаг переключения скоростей и нажал ногой на педаль сцепления.

- Куда ты едешь? - спросила она.

Он замер. Он ощущал волны ее гнева. Не поворачиваясь, он сказал: Дальше по дороге есть небольшой парк. Мы можем там пообедать и посидеть возле реки.

- Но я не хочу сидеть возле реки! Я хочу...

Он резко дернул головой вокруг и отрывисто сказал: - Я не хочу снова проходить через это. Перестань же, в конце концов! - сердито приказал он.

Двигаясь по шоссе, они молчаливо сидели порознь. Какие-то слова все время приходили ему на ум и снова исчезали. Он не мог заставить себя рассказать о том, что происходило с ним в квартале. Это осквернило бы всю их жизнь. Это заползало бы между ними по ночам. С ней он хотел начать новую жизнь, и теперь это происшествие снова все испортило. Все же он хотел рассказать ей даже об этом. Сейчас, в этой тишине его смущало то, как она, несмотря на свой гнев, стала на сторону владельца гостиницы. Для нее вся проблема состояла в том, чтобы разъяснить их происхождение и тогда они смогут поселиться в гостинице и провести там выходные дни. Он не знал, как объяснить ей, что теперь в этой гостинице ему никогда не будет уютно. Он не знал, как объяснить ей, что они никогда не должны доказывать в гостинице или еще где-нибудь, что они не евреи. Он не мог понять это свое ощущение. Но это было бы похоже на нищенство, как будто согласиться на расследование, и если после чьего-то жеста или слова, отношение к ним ухудшилось бы, ему пришлось бы все выходные доказывать, какой он замечательный парень.

Он свернул с шоссе там, где стояли бревенчатые домики небольшого общественного парка, и остановился возле самой реки. В нескольких метрах от передних колес возле каменистого берега плескалась река. Он заглушил мотор, и они сидели, прислушиваясь, как среди камней журчит вода. Он повернулся к ней, зная, что она все еще сердита. Она сидела с серьезным видом, обхватив руками колено. Может, он должен был рассказать ей о квартале и о своем ощущении.

- Герта, - сказал он.

Она повернулась, и в ее глазах он увидел боль и обиду.

Нет, он не может ей рассказать. Она просто раскритикует его за то, что сразу, как только он увидел, что его мусорный бак перевернут, он не пошел к Фреду и не устроил тому скандал. Она никогда не сможет понять, почему он тогда пошел к Финкельштейну и говорил с ним о происшедшем. И он не сможет объяснить, потому что знал, что сам больше не понимает, что именно удерживает его от откровенной просьбы к Фреду о дружеском отношении. Но это было сродни тому, чтобы умолять хозяина гостиницы пустить его, а на это он пойти не мог; он не был тем, кого видели за его лицом, просто не был.

- Давай узнаем, есть ли здесь устрицы. Идем, - сказал он. Он знал, как она любила устриц.