Мария Романушко - В свете старого софита

Это был крепкий, немного сутулый человек лет семидесяти. У него была крупная голова, лоб Сократа, голубые, острые глаза и смешная, задорная борода. Усов не было. «Борода – краса мужчин, а усы и у кошки есть», – с хитрой улыбкой говорил он.

Его жена – маленькая и худенькая, как тростинка, но её узкое лицо, огромные лучистые глаза, похожие на глаза сказочной птицы-вещуньи, изящный горбоносый профиль, её руки, худые и чуткие руки пианистки и балерины делали её облик очень значительным и волнующим. С первого взгляда было видно: Людмила Фёдоровна – необыкновенная женщина. Валерий Всеволодович называл её ласково – Люся, а ещё – Кошка. Она его – Валерий, а ещё – Кот. Она пояснила нам, что семья у них кошачья, что они с мужем поклонники кошек, и оба явно кошачьей породы.

Он был ровесником века, чем очень гордился, а Людмила Фёдоровна была на пять лет его моложе. В семьдесят втором году они оба были уже пожилыми людьми, но через несколько минут общения ты об этом забывал…

…Светил круглый торшер, в раскрытое окно вливался запах сирени… Валерий Всеволодович доставал из-за кресла свои картины, чтобы устроить показ.

Его картины (небольшого формата, на картонках, он их называл «замазючками») были как окна – в иные измерения жизни, в иные миры…

«Глиняные лошадки убегающие в дождь», «Кувшинчик, гладиолус и ящерица», «Дитя чудовища», картина-витраж «Земля и небо», «Танцующие дервиши»… Картины были очень живописны, музыкальны, от них исходил аромат… Он вынимал их, как фокусник, и каждый раз внутри у меня раздавалось удивлённое и восторженное «Ах!…»

От этого человека исходили сила и энергия. А глаза – острые, голубые – смотрели молодо, озорно. Он показывал картины и взглядывал на каждого из нас быстро и пронзительно.

А потом он вынул ещё одну картину…

– «Вечерний звон», – сказал он.

…Полыхал закат… синие купола храма раскачивались от вечернего звона… птицы летели сквозь закат… кусты цветущей сирени подымались до самых куполов… и молодой монах, смущённый всей этой красотой, склонил перед ней голову… Господи, красота-то какая, Господи! Что же с этим делать, Господи? Как объять, как постичь? И сирень, сирень, Господи, её лиловые тяжёлые гроздья… как вместить в сердце весь этот мир?… Зачем ты сотворил его таким прекрасным? таким пьянящим… таким безудержно-страстным… И есть ли смысл в обетах и отречениях?… И нет ли в обетах и отречениях греха… ибо накладываем вето на красоту Божественную, на творение Божие, которое – для нас же и сотворено, ради нас, для нашей радости…

И я понимала, что передо мной – великий художник.

Я смотрела на эту картину – как в распахнутое окно… как в окно, распахнутое в тёплую, живую сказку… И дышала сиренью… и погружалась в зарево заката… в колокольный звон… чувствовала себя птицей и сиренью, и этим монахом… Мне казалось, я ещё никогда в жизни не видела картины, которая бы доставила мне столько радости и печали одновременно. Я не могла насытиться, насмотреться, мне хотелось всю её впитать… раствориться в ней… вот так, одновременно: впитать – и раствориться, возможно ли такое?

Я понимала, что встретила главную картину своей жизни. И если мне будет плохо – я буду вспоминать её. И если мне будет хорошо – я буду вспоминать её. В этой картине для меня – вся полнота жизни.

(И если бы… если бы кто-нибудь сказал мне тогда, что, пройдут года, и эта картина будет висеть на стене моей комнаты, и вечерние лучи солнца каждый день будут освещать её, делая совершенно живыми и объёмными купола, кисти лиловых сиреней и оранжевый закат… И мою память о том дне, когда я познакомилась с Каптеревыми…)

…А потом Валерий Всеволодович дал нам тетрадь, и попросил, чтобы каждый из нас написал своё впечатление о картинах. Он сказал:

– Это – традиция. Все, приходящие к нам первый раз, что-нибудь пишут в эту тетрадь. И, если не возражаете, можете оставить свой телефон.

Как написать в нескольких фразах о том, что я пережила сейчас?… Хотелось сказать так много!…

А телефон свой, конечно, я оставила.

– А Валерий по этой сумасшедшей жаре совершает прыжки тигра! – говорила Людмила Фёдоровна. – Он пообещал мне, что этим летом добудет для нас квартиру. Но чего это ему стоит! Все эти бесконечные поездки, очереди под кабинетами и общение с чиновниками… Я бы не выдержала.

– Тебе, Люся, и не надо этим заниматься. Ты – поэт.

Она разливала чай… и её тихий голос… нет, она не жаловалась, она восхищалась мужем. Он в её глазах был настоящим героем.