Мария Романушко - Не под пустым небом

А я и не знала… я и не знала… ничего-то я не знала! Совершенно ничего не знала.

В эти весенние, метельные дни, сидя у постели отца, держа его за руку, глядя в его синие глаза, вслушиваясь в его мягкий, ласковый голос, я обретаю, начинаю ощущать свои корни, свои истоки… Начинаю понимать, из чего вылеплен мой характер.

А я и не знала, что мой отец тоже страдал в юности застенчивостью и страхом речи. Да, мама как-то обмолвилась об этом, но всё это была сказано с таким раздражением и незатухающим стыдом, и страданием, что я – такая же, как он…

Да, у него был страх публичных выступлений, он молчал и мучительно краснел, когда вызывали в техникуме отвечать к доске. А Лиля, отличница и красавица, сгорала от стыда за него – своего нелепого ухажёра…

– Но по тебе сейчас не скажешь, что у тебя был страх речи, – говорю я ему.

– Мне помог театр.

– Театр?

– Да. Я безумно люблю театр. Профессиональным артистом мне не суждено было стать. По двум причинам. Во-первых, я бы не сдал экзамены, я даже помыслить не мог об этом – упал бы в обморок от страха. А во-вторых, после войны надо было получать какую-то более серьёзную профессию. Я стал строителем, и не жалею об этом. Мне очень повезло с работой. Когда поступал в строительный техникум, даже не подозревал, что так её полюблю. Обожаю свою профессию, считаю, что мне очень повезло в жизни. Правда, мне советовали идти дальше, в институт, но мне это скучно – сидеть в кабинете и что-то всё время чертить… Скучно!

– Я тоже ненавидела в школе черчение!

– Мне нравится быть прорабом на стройплощадке. Обожаю, как пахнет стройка, люблю дождь, ветер… башенные краны… крики «вира!», «майна!» Говорят, строители – грубые люди, пьяницы и матерщинники. Ерунда это всё! Строители – настоящие романтики! Почти как моряки… А пьяницы и любители острого словца есть в любой профессии. Но я мат терпеть не могу и на работе спокойно обхожусь без него. Правда, последние годы, после двух операций на сердце, я работаю уже не на стройке, а в управлении.

– А как же театр, папа?

– Любовь к театру никуда не делась. Уже много лет играю в Народном театре.

– Вот как!

– И когда выхожу на сцену – страха речи нет! Когда я в образе, когда я – это не я, а другой человек, то никаких проблем с речью! Впрочем, я постепенно и в жизни избавился от этого. Так что сцена меня вылечила.

– Потрясающе! А когда я несколько лет занималась пантомимой, у меня тоже прошёл страх речи. Я забыла о нём! И теперь запросто читаю стихи! И в компании, и даже перед публикой.

– Почитай мне, доця.

И я читаю ему… И его соседи по палате тоже слушают меня…

– Это про Бога?

– Да. Это про Бога.

– Ты так сильно веруешь?

– Верую. Как умею…

– А я не умею…

– Тебе так кажется.

– Пап, а что ты больше всего любишь играть?

– Конечно, Чехова. Горького не люблю, он ходульный, крикливый. А Чехова обожаю, он мне как брат.

– А что больше всего?

– «Дядю Ваню» и «Три сестры». Такая внутренняя свобода, когда входишь в чеховский мир! Даже если его героям очень трудно, а его героям всегда трудно. Но когда играешь, то чувствуешь потрясающее раскрепощение, полёт!… Так что Чехов меня вылечил.

– Ты у меня, папа, прямо как Качалов!

– Как Качалов?

– Ну да! Мне рассказали, что он и заикался, и страх речи у него был, и перед спектаклем всегда трясся от страха, а стоило выйти на сцену – всё как рукой снимало! Никаких проблем с речью. Не знаю, правда ли это. Но мне режиссер один рассказал об этом, чтобы подбодрить меня, перед экзаменами в цирковое училище.

– В цирковое училище?!

– Да, папочка. Тебя всегда тянуло на сцену, а меня – в цирковой манеж. Стало быть, лицедейство у нас в крови. Может, предки наши с примесью цыганской крови?…

– Не исключено.

– Романушко – это ведь смягчённое Романэску, не так ли? А все Романэску – румыны, цыгане. А цыгане – все актёры. О, как я мечтала в юности, чтобы мне купили гитару! Как мне нравилось ходить в длинной, цветастой – цыганской юбке. И навешивать на себя все мамины бусы… А в детстве мечтала, чтобы меня украли цыгане…