Мария Романушко - Не под пустым небом

– А я была прошлым летом в Киеве и гуляла по Байковому кладбищу, и не знала, что меня туда привело! И во Львове была и не знала, что там есть дома, в которые можно зайти…

Так вот отчего меня так тянуло бродить по старым киевским улочкам, и по львовским! Там ходили мои предки, там и сейчас ходят мои близкие и дальние родственники… Может, даст Бог, когда-нибудь познакомлюсь и с ними?

Отец говорит:

– Бабушка Нюра и дедушка Митя передают тебе привет. Я вчера звонил вечером из ординаторской в Одессу. Жене. И родители там были. Они ждут нас. Ведь мы поедем в Одессу вместе? – спрашивает отец.

– После того, как поживём в Юрмале, – напоминаю я ему.

– А как же твоя майская сессия?

– Я уже послала в институт телеграмму, что задерживаюсь.

– Вот как?

– Ничего страшного, сдам экзамены потом. А тебе после операции не надо так резко менять климат. И долгий переезд тоже ни к чему. Тебе надо будет вначале окрепнуть.

– Слушаюсь и повинуюсь! – говорит он, и его синие глаза смеются.

…По утрам – солнце, по вечерам – метель… Метель жаворонков…

По утрам я жарю картошку «соломкой», как он любит, покупаю солёные огурцы – на маленьком рынке, когда пересаживаюсь с трамвая на троллейбус, и еду в клинику Страдыня…

Ему надоела больничная еда, он любит жареную картошку, и я доставляю ему это удовольствие. Ему и себе. Это так приятно: жарить по утрам картошку для папы…

Каждый день мы путешествуем с отцом в прошлое…

И в тех краях, куда мы отправляемся, то он проводник, то я…

И то прошлое, которое мы прожили врозь, мы теперь проживаем вместе…

Я нашла чудесный маленький домик в Дубултах. Недалеко от моря и недалеко от храма. Предварительно договорилась с милыми хозяевами. В эту пору легко найти жильё, курортный сезон ещё не настал. Правда, я плохо себе представляю, чем мы будем платить, но сейчас не тревожусь на эту тему. Что-нибудь придумается!

Главное, чтобы поскорее сделали операцию.

Зачем-то заставили перед операцией залечивать зубы. Я вожу отца к стоматологу в соседнее отделение.

Ему выдали толстый больничный халат. Медленно-медленно бредём мы по дорожкам старого больничного парка, от корпуса к корпусу… лёгкие снежинки порхают в воздухе, ласкают лицо… Он держит меня за руку, как когда-то в Оренбурге… Нет, это я держу его за руку. Мы поменялись ролями. Ему трудно идти, и он держится за мою руку.

– Обопрись покрепче, – говорю я. – Я сильная.

– Знаю, доця…

Он боится зубных врачей, как и я. Хотя когда-то в детстве я воспитывала в себе волю и ходила к стоматологу сама. Но теперь я почему-то их опять боюсь. Но вида не показываю и стараюсь шутить и смешить отца, чтобы он не очень боялся – ему нельзя волноваться, у него может случиться приступ.

…Двадцать метельных и солнечных апрельских дней ездила я к нему на окраину Риги в клинику Страдыня.

Мы с отцом были счастливы эти двадцать отпущенных нам дней. Тогда – в те дни, в дни нашей жаворонковой метели – я писала каждую удобную для этого минуту: в трамвае, в троллейбусе, которые меня везли в клинику и обратно, на улицу Мичурина, в электричке, которая мчала меня на взморье (в те часы, когда к отцу было нельзя, я ехала к морю). И – по ночам, на маленькой кухоньке приютившего меня дома…

Мне кажется: я помню каждый час, каждую минуту тех рижских дней…

Помню ещё и потому, что каждая минута и каждое нахлынувшее чувство стремилось увековечиться на бумаге. Словно бы знало: оно – неповторимо. Больше никогда уже этого не будет в нашей жизни… В нашей с отцом жизни.

Счастье и боль, отчаянье и надежда переполняли меня настолько, что у меня бы разорвалось сердце, если бы я была не в состоянии эту мятущуюся метель хоть частично выплеснуть на бумагу…

Была Пасха. Я хотела ночью сходить в храм. Вышла. Темно, ни души вокруг. До храма – далеко. Вернулась в дом. Сидела на кухне, молилась и писала стихи.

А рано утром уехала на взморье…

Сосны. Белый песок. Синее, ослепительное небо…

Такое же ослепительно синее апрельское море…

Взяла прутик и написала на влажном песке огромными буквами:

ХРИСТОС ВОСКРЕС!