Мария Романушко - Если полететь высоко-высоко…

Цветут тополя… всё в пуху… Врачиха в поликлинике, с мрачным юмором:

– Поздравляю, у вас язва! Даже две! В стадии обострения. Так что, милочка, выписываю вам направление в больницу.

– В какую больницу?!

– В хорошую. Что вы так испугались?

– Я не могу в больницу!

– Что значит «не могу»? Вы в тяжёлом состоянии. Вы, наверное, не отдаёте себе отчёта.

– Я не могу в больницу: у меня ребёнок в больнице…

– Вот и прекрасно, что ребёнок в больнице! И вы ложитесь, не откладывая. Вот и подлечитесь оба.

– Да поймите же: я не могу в больницу. Я должна его навещать каждый вечер.

– Другой кто-нибудь будет навещать. Отец, например.

– Нас только двое – я и сын. И ни в какую больницу я не лягу.

– Тогда пишите, что отказываетесь от госпитализации, неразумная вы женщина…

– Сыночек, ку-ку! Я здесь! Только не подходи близко к забору, чтобы тётка не орала. Я приду завтра после завтрака купать тебя.

– Ура! – ты хлопаешь в ладоши.

– Сынок, сделай вид, что ты ищешь что-то в травке. Чтобы эта грымза не заподозрила, что мы общаемся.

Ты присаживаешься на корточки и рвёшь ярко-жёлтую сурепку…

– Ну, как живёшь, мамася?

– Мы, сыночек, теперь с тобой коллеги. Мне прописали то же лекарство, что и тебе.

– Эту белую сладкую гадость?

– Ага.

– А зачем?

– Я же тебе говорю: мы с тобой коллеги.

– Что, тоже предъязвенное состояние?

– Самое что ни на есть язвенное.

– Ух ты! Ну, ты даёшь! А листик в альбом положила?

– Я его в воду поставила.

– Зачем?

– Хочу его оживить.

– Он же совсем сплющенный уже.

– А я всё равно хочу его оживить.

– Зачем? Я же сорвал для гербария.

– А мне, когда я взяла его в руки, показалось, что он хочет жить.

– Ну, смотри, как хочешь… Интересно, удастся ли тебе этот эксперимент: оживить неживое.

Ах, как мне этого хотелось! Когда из твоего очередного письма выпал этот листик, тёмно-зелёный, шершавый, в крошечных пупырышках, и в письме я прочла просьбу положить его в гербарий… Мне вдруг страстно захотелось оживить этот листик! Чтобы он пустил корешок – и прижился бы! Я устроила ему купание – положила в миску с водой, и он целый вечер плавал, насыщаясь влагой… Постепенно он перестал быть плоским. Поставила его в стакан с водой и загадала: если этот листочек выпустит корешок, то сынок мой выздоровеет и всё с ним будет хорошо!

И опять я мчусь на Остоженку…

Есть ли смысл в наших страданиях? «Какой во всём в этом смысл?» – спросила я когда-то отца Александра, когда ещё Антончик был во мне. И отец Александр кивнул на мой живот и сказал: «Вот он родится, тогда и узнаешь, какой в этом во всём смысл!» Он родился. И вот уже восемь лет я знаю, что смысл моей жизни – любить тебя. Но какой смысл твоих страданий? И можно ли было бы прожить без них, только в радости? Я так мечтала когда-то об этом… чтобы в твоей жизни была только радость. Но почему-то даже детские жизни втянуты в круговорот страданий… Если ли возможность вырваться из этого водоворота – и жить свою жизнь? совсем-совсем свою? Или для этого нужно уехать на необитаемый остров, или даже улететь на другую планету?… Мой друг, Александр Яковлевич Шнеер, которому уже 94 года, сказал: «Маша, если бы вы родились в 19 веке, вы и тогда были бы старомодной». Вот, сынок, у тебя очень старомодная мать, она не может и не хочет принимать законов этой жизни, повиноваться им, она не может внушить тебе то, что надо жить «как все».

По-моему, есть только один закон – заповеди Господни. Всё остальное – от лукавого…

Но так как мы с тобой – не революционеры и не пойдём крушить законы этого мира, то надо найти возможность создать в этом мире свой мир – такой параллельный мир – и жить в нём по своим законам: по законам света, смысла, любви.

На следующее утро. Нам выделили час, чтобы я помыла тебя, ты плескался, радовался… а у меня сердце болело при виде твоих торчащих лопаток и просвечивающих рёбрышек.

– А я на двадцать граммов тут поправился! Нас взвешивали вчера.

– Да, двадцать граммов – это очень существенно. Именно на двадцать граммов?

– Ну, да! На двадцать килограмм похудел, а на двадцать грамм поправился!

– Да в тебе всего 21 килограмм до больницы был! Значит, в тебе сейчас 1 кг 20 грамм?

– Мамася, ты что, шуток не понимаешь? Кстати, на себя посмотри! В тебе и двадцати кэгэ уже небось, нет!

– Ну, не преувеличивай, Антон! Точнее – не преуменьшай.

– А ты сваришь мне густую-прегустую гречневую кашу, когда я вернусь домой? Я по ней очень соскучился! Чтобы прямо комком была! Таким сладким громадным комком!