Мария Романушко - Там, где всегда ветер

Я спросила учителя истории, Алексея Павловича:

– А сейчас у нас тоже есть политзаключённые?

Он хотел уйти от ответа. Он сказал:

– После смерти Сталина многих выпустили, и после исторического 22-го партсъезда, где ещё раз всё названо своими именами, тоже многих выпустили.

– ВСЕХ выпустили? – уточнила я.

– Ну, вряд ли всех… Всех выпустить невозможно.

– Почему?

Мы стояли у его дома, я увидела его на улице, догнала и ошеломила своими вопросами. Я больше не могла носить их в себе. Я просила, читал ли он «Один день Ивана Денисовича». Он сказал: да, читал. Я спросила:

– А сейчас в нашей стране тоже есть политзаключённые?

Я помню его взгляд, смущённый и растерянный, ему было очень трудно решиться сказать мне правду. Но он видел, что я от него не отстану. Мне казалось: он, увенчанный орденами фронтовик, должен знать правду и должен сказать мне её. Он молчал, а я наскакивала на него со своими вопросами, которые уже не могла держать в себе:

– Политзаключённый – это тот, который имеет своё мнение? Которому кажется, что не всё в стране делается так, как надо? Что не всё так уж хорошо?

– Ну, в общем, да, – сказал он после какого-то внутреннего колебания. – Ты понимаешь всё правильно.

– Но разве можно сажать человека за колючую проволоку за то, что он имеет своё мнение?

– Думаю, что нельзя. Но так, к сожалению, было всегда: до революции, имеющие своё мнение, сидели в тюрьмах и ссылках, вынуждены были эмигрировать. Те, кто у власти, всегда борются с теми, кто эту власть не признаёт. Кто эту власть критикует. Тут уж ничего не поделаешь…

– Вы хотите сказать, что так всегда было и так всегда будет?

– Видимо, да.

– Это – ужасно! Но спасибо, что сказали правду.

Пишу цикл мрачных стихов, отсылаю их в районку и получаю испуганное письмо от литконсультанта: «Лена, что с вами случилось? Что за настроение? Это печатать нельзя. Это тяжело читать. Вернитесь, пожалуйста, к своим прежним темам».

К прежним темам! Но я-то уже не та! Я не могу писать лирические стишки в то время, как в нашей стране за колючей проволокой сидят люди, имеющие своё мнение! Когда в Васильевке тётя Зоя разжигает лучину! Когда бабушка Хима, полсотни лет проработавшая на страну, получает пять рублей пенсии! Когда мой дед сидел за колючей проволокой ни за что! И мой отец, оказывается, тоже… Бабушка как-то проговорилась, но когда я стала допытываться, она замяла разговор. И больше я ничего из неё не вытянула. Так вот почему, когда я была маленькая, отец не жил с нами… Бабушка говорит: это было ещё при Сталине, теперь линия партии опять правильная – ленинская. Бабушка не член партии, но в правильность линии партии бабушка верит свято. Но у меня лично совершенно мрачное настроение. Ведь после смерти Сталина прошло уже больше десяти лет! И всё равно лучина, пять рублей пенсии и политзаключённые… Где же эта правильная линия?

Я стала прогуливать уроки истории, сейчас мы проходим все эти съезды партии, меня от них тошнит, я прихожу к концу урока.

– Лена, в чём дело? – строго спрашивает Алексей Павлович.

– Я ходила за тетрадкой.

– За какой тетрадкой??? – он с трудом сдерживает гнев.

– Да вот, забыла дома…

Алексей Павлович смотрит на меня, недоумевая:

– Лена, мне не понятно твоё поведение.

В пятнадцать лет чувствуешь большую усталость от жизни. Кажется, живёшь уже тысячу лет… Всё уже знаешь о людях: что они могут лгать и предавать – ничем тебя уже не удивишь.

Безмерная скука каждодневности: школа с ненавистными алгеброй, физикой и химией. И затхлой историей. Учитель – хороший человек, а предмет его – бррр!…

Дома: «Уроки выучила? Гаммы играла? В углах подмела? Кастрюли помыла? Кошкин горшок вынесла?»

Когда изо дня в день всё повторяется, и мало что из этого трогает твоё сердце, точнее – НИЧТО ИЗ ЭТОГО ТЕБЯ НЕ ТРОГАЕТ! – жизнь кажется бесконечной тягомотиной…

Может, и будет когда-нибудь ДРУГАЯ жизнь, НАСТОЯЩАЯ жизнь, но это так не скоро ещё, так не скоро…

Но вот забарабанил по крыше дождик… и я накидываю пальто и ухожу в плаванье по пустынным улочкам плоского городка… «Ты когда вернёшься?» – несётся мне в след. «А это моё личное дело!» – резко отвечаю я, резко закрывая за собой двери (я ненавижу этот вопрос! он мгновенно приводит меня в бешенство!)

На два часа я свободна. Ото всех. Ото всего.

Два часа грустного счастья, волнующего шёпота дождя, блестящих чёрных веток, усеянных дождливыми бриллиантами… Два часа мечтаний неизвестно о чём…