Альберто Моравиа - Римские рассказы

- Нет, нет, что ты делаешь, поедем в Рим. Я сказал, глядя на нее в упор:

- В Рим мы поедем вечером. А она:

- Понятно, и ты такой же, как другие, и ты такой же.

Она тихонько захныкала, вся как-то обмякла, стала такая холодная, фальшивая - за километр можно было увидеть, что она притворяется и разыгрывает комедию. Я попытался обнять ее, но она ускользала из моих рук то вправо, то влево, никак невозможно было ее поцеловать. Кровь у меня горячая, и я очень вспыльчивый. Я вдруг понял, что она играет со мной, как кошка с мышкой, и что в этой проклятой поездке я только зря извел бензин, потерял время да еще всяких страхов натерпелся; и я с гневом оттолкнул ее, сказав:

- Иди ты к чертям в ад! Там тебе и место.

Она совершенно не обиделась, сразу же успокоилась и забилась в угол кабины. Я взялся за руль и уже до самого Рима мы не сказали друг другу ни слова.

Когда приехали в Рим, я открыл дверцу и сказал ей:

- Ну, теперь выходи да утекай отсюда поскорее. А она словно удивилась и спросила:

- Как? Разве ты на меня сердишься?

Тут уж я не мог больше сдержаться и закричал:

- Нет, вы только подумайте: она хотела меня убить, из-за нее я целый день потерял, бензин, деньги... И я еще не должен на тебя сердиться! Да ты должна небо благодарить за то, что я тебя в полицию не отвез!

И знаете, что она мне ответила?

- Ты просто одержимый какой-то!

И с этими словами она сошла и, гордая, вызывающая, надменная, вся так и извиваясь в этом своем змеином платье, прошла между машинами, автобусами, велосипедами, летящими по площади Сан-Джованни. Я, словно меня кто заворожил, смотрел ей вслед, пока она не исчезла. В эту минуту кто-то сел в такси и крикнул:

- На площадь Пополо!

До свиданья

Портолонгоне - это древняя крепость, расположенная на скале, нависшей над морем. В день, когда я уходил оттуда, дул сильный юго-западный ветер, от которого захватывало дух, а солнце ослепительно сияло на ясном, без единого облачка, небе. Может, из-за этого ветра и этого солнца, а может, просто от сознания, что я на свободе, но я был как шальной. Так что, когда я, проходя по тюремному двору, увидел начальника тюрьмы, который сидел на солнышке и беседовал со смотрителем, я не мог удержаться, чтобы не крикнуть:

- До свиданья, синьор начальник!

И вдруг я прикусил язык, потому что понял, что это "до свиданья" совершенно не подходит к случаю: можно подумать, что я хочу вернуться в тюрьму или даже уверен, что вернусь. Начальник, добрый человек, улыбнулся и поправил меня:

- Ты хочешь сказать - "прощайте". И я повторил:

- Да, прощайте, синьор начальник.

Но было уже поздно и ничего нельзя было поделать: слово не птица, выпустишь - не поймаешь.

Это "до свиданья" не переставая звенело у меня в ушах во время всего пути и даже потом, когда я очутился дома, в Риме. Возможно, виною тут был прием, который мне оказали родные: мама, понятно, встретила меня радостно, но зато другие даже хуже, чем я ожидал. Брат, сопляк безмозглый, торопился на футбол и сказал только:

- А, Родольфо, здорово!

А сестра, эта расфуфыренная обезьяна, так та просто убежала из комнаты, крича, что если я останусь жить с ними, она уйдет из дому. Что же касается отца, который вообще не любит много разговаривать, то он ограничился тем, что напомнил мне: мое место в столярной мастерской не занято, если я хочу, то могу начать работать хоть сегодня. Наконец все ушли и дома остались только мы с мамой. Она хлопотала на кухне - мыла посуду после обеда. Стоя возле раковины, такая маленькая в своем поношенном платье, с растрепавшимися седоватыми волосами, в огромных войлочных шлепанцах на больных ногах, она тут же, не переставая полоскать тарелки, начала длинную проповедь, которая, хоть и произносилась из самых лучших побуждений, для меня, по правде сказать, была хуже, чем визгливые выкрики сестры или равнодушие отца и брата. Что она мне говорила? Да то же самое, что говорят обычно в таких случаях все матери, не принимая, однако, в расчет, что в моем-то случае правда - на моей стороне, и я ранил человека, защищаясь, и доказал бы это на процессе, если б не ложное показание Гульельмо.

- Вот видишь, сынок, к чему привела тебя твоя гордыня. Послушайся мать, ведь я одна тебя люблю и жалею, ведь я, пока тебя не было, больше слез пролила, чем святая Мария, когда ее сына распяли... Послушайся мать: смири свою гордыню, никогда не совершай насилия, лучше сто раз стерпеть обиду, чем один раз обидеть. Разве не знаешь, как пословица учит: не рой другому яму, сам в нее попадешь. Если даже ты и прав, гордыня сделает тебя виноватым... Над Иисусом Христом ведь тоже свершили насилие, распяли на кресте, а он простил всем своим врагам... Да ты что же, хочешь умнее Иисуса Христа быть?