Славомир Мрожек - Любовь в Крыму

СЕЙКИН (встает и возвращается к столу). Да перестаньте вы придираться к Рудольфу Рудольфовичу.

ЗАХЕДРИНСКИЙ. Я вовсе не придираюсь, я ему добра желаю.

СЕЙКИН. Да ведь он прав.

ЗАХЕДРИНСКИЙ. С этими своими рельсами?

СЕЙКИН. Именно с ними. Нас могут спасти только рельсы.

ЗАХЕДРИНСКИЙ. От чего?

СЕЙКИН. От метафизики.

ЗАХЕДРИНСКИЙ. Да? А кто пел сейчас "Ямщика"?

СЕЙКИН. Моя жизнь погублена, я не в счет.

ЧЕЛЬЦОВ (к Вольфу). И много вы их уже построили?

ВОЛЬФ. Две тысячи триста восемьдесят пять километров.

ЧЕЛЬЦОВ. А сколько это будет в верстах?

ЗАХЕДРИНСКИЙ. Какая разница, дело вовсе не в этом. Скажите, Рудольф Рудольфович, ну строите вы, строите, а вот когда уже построите, что дальше?

ВОЛЬФ. Как это, дальше...

ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ну, дальше, то есть - потом. Вот, предположим, опояшете вы этими вашими рельсами весь земной шар. Затем сядете в поезд, допустим, в Харькове, и поедете. Едете вы, едете и думаете: вот и уехал я из Харькова. И так вам хорошо, да и разве кто-нибудь захочет оставаться в Харькове навсегда. Время летит, а вы едете и радуетесь: "Как чудесно, я еду". И тут выглядываете в окно и что же вы видите? Опять Харьков.

ЧЕЛЬЦОВА. Как же это, если он из Харькова уехал...

ЗАХЕДРИНСКИЙ. Земной шар круглый, сударыня.

ЧЕЛЬЦОВА. Но не до такой же степени...

ВОЛЬФ. Это демагогический вопрос. Я не намереваюсь ехать так долго.

ЗАХЕДРИНСКИЙ. Но ваши внуки... Вы, надо полагать, женитесь, заведете детей.

ЧЕЛЬЦОВ. Имел я как-то дельце в Харьковской губернии. Сошел на станции, а от станции еще два дня подводой, ну, может, полтора, если лошади добрые. Смотрю, стоят перед паровозом два мужика, первый раз в жизни паровоз увидели. А в машине поршни туда-сюда ходят, пар бухает, а мужики стоят и стоят, смотрят и смотрят. А потом один и скажи другому: "Вот это техника, железо на железо, как кобель на сучку".

ЧЕЛЬЦОВА. Саша!

ЧЕЛЬЦОВ. А как сказать по-другому?

ТАТЬЯНА. Петр Алексеевич, варенье.

СЕЙКИН. Спасибо, не хочется.

ЗАХЕДРИНСКИЙ (к Чельцову). Вы много ездите?

ЧЕЛЬЦОВ. Да приходится, дела.

ЗАХЕДРИНСКИЙ. Так вам доводится многое повидать.

ЧЕЛЬЦОВ. Э, где там! Что у нас увидишь. Везде одно и то же.

ЧЕЛЬЦОВА. Да мой муж больше всего любит дома сидеть. Правда, Саша?

ЧЕЛЬЦОВ (уклончиво). Да так, иногда.

ЗАХЕДРИНСКИЙ (к Чельцову). Вы спите хорошо?

ЧЕЛЬЦОВ. Конечно. А что?

ЗАХЕДРИНСКИЙ. А вот я не очень. По ночам в кустах молодые офицеры стреляются, ну и будят.

ЛИЛИ. Из-за любви?

ЗАХЕДРИНСКИЙ. Некоторые из-за любви, но чаще всего - из-за своего декадентства.

ЧЕЛЬЦОВ. Знал я одного подпоручика. Его нашли в кровати, один сапог в руке, а другой на ноге. И записку оставил: "Надоело снимать и надевать". Взял и застрелился.

ЧЕЛЬЦОВА. Саша!

ЧЕЛЬЦОВ. Но, вроде, не насмерть.

ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ну, вот видите. (К Сейкину.) А вы, поручик, не испытываете такого желания?

СЕЙКИН. Сменим тему.

ЗАХЕДРИНСКИЙ. Отчего же? Самоубийство - дело обычное, человеческое.

ВОЛЬФ. Отчего вы полагаете, что Петр Алексеевич намерен застрелиться, не понимаю.

ЗАХЕДРИНСКИЙ. Мне вдруг так показалось. А кроме того... (К Сейкину.) Вы, кажется, что-то писали, уж не завещание ли?

ТАТЬЯНА. Иван Николаевич!

ЗАХЕДРИНСКИЙ. Да я так, по-дружески.

ТАТЬЯНА. Поговорим о чем-нибудь другом.

Продолжительная пауза.

ЧЕЛЬЦОВА (к Лили). Говорят, вы в том театре играете голую негритянку.

ЛИЛИ. Это не я, а мой партнер.

ЧЕЛЬЦОВА. Переодетый?

ЛИЛИ. И не негритянку, а мавра.

ЧЕЛЬЦОВА. Какая разница. Я слышала, что вы его душите.

ЛИЛИ. Нет, это он меня.

ЧЕЛЬЦОВА. Никогда бы не позволила негру себя душить.

ЧЕЛЬЦОВ. Мне рассказывали про одного негра в Омской губернии...

ЧЕЛЬЦОВА (резко). Саша!

ЧЕЛЬЦОВ. Да ничего такого о нем не говорили.

ЛИЛИ (к Захедринскому). Иван Николаевич, еще варенья?

ЗАХЕДРИНСКИЙ. С удовольствием.

СЕЙКИН (внезапно встает). Лилиана Карловна!

Все перестают заниматься чаепитием и поворачиваются к Сейкину.

Пауза.

Разрешите мне просить вашей руки.

Татьяна встает из-за стола и уходит через балкон налево.

Пауза.

Вы согласитесь выйти за меня замуж?

ЗАХЕДРИНСКИЙ (вставая со стула). Думаю, что Лилиана Карловна предпочла бы побеседовать с вами наедине.

СЕЙКИН. Мне скрывать нечего.

Захедринский снова садится.

Лилиана Карловна, хотел бы обрисовать наше будущее. Обвенчаться мы можем сразу же, хоть завтра. На вас будет белоснежное платье. Деньги на платье найдутся, я одолжу. Готов заложить саблю, но одолжить сумею. А потом поедем ко мне, в гарнизон. Я служу в Заамурском полку, ехать нам придется далеко. Вам у нас понравится, там нет ничего, кроме степи - простор, полностью открытый взгляду. А квартиру снимем в пригороде, там дешевле, в самом крайнем доме, из окна только степь видна. Одну комнатку, но нам и того хватит, больше и не нужно, чтобы свить гнездышко для нашей любви. Дни я буду проводить в казармах, заниматься муштрой и прочими подобными армейскими делами, зато ночи будут принадлежать нам. Разве только иной раз в казино загляну, в карты перекинуться, вы же понимаете, с однополчанами нужно жить в ладу, а за картами коньячок. Так и полночь наступит, а если даже и до утра, так ведь вы же меня любите...