Эрих Кестнер - Фабиан. История одного моралиста

— …Циник, — бросил мюнцер, не подымая головы. мальмю пожал плечами.

— Я хотел сказать, трус. это гораздо точнее. мой характер недотягивает до моего разума. я искренне об этом сожалею, но уже ничего не могу с собой поделать.

Вошел доктор заблудший и заговорил с мюнцером о том, какие сообщения выбросить из номера и какие вместо них вставить в хронику на основании последней почты. это в самом деле оказались два пожара на чердаках. в женеве было брошено несколько туманных слов по поводу немецкого меньшинства в польше. министр сельского хозяйства посулил крупным ост-эльбским землевладельцам повышение тарифных ставок. следствие по делу директоров городского торгового ведомства приняло совсем неожиданный оборот.

— А как мы озаглавим речь рейхсканцлера? — спросил мюнцер. — думайте, господа! десять пфеннигов за удачный заголовок. ее уже пора сдавать в набор! если матрицы запоздают, у нас опять выйдет скандал с печатником.

Молодой человек думал так напряженно, что у него даже вспотел лоб.

— «Канцлер требует доверия», — предложил он.

— Посредственно, — заметил мюнцер, — возьмите-ка стакан и выпейте глоток вина!

Молодой человек незамедлительно последовал его совету.

— «Германия, или леность сердца», — сказал мальмю.

— Не говорите глупостей! — закричал политический редактор. синим карандашом он вывел крупные буквы заголовка и сказал: — десять пфеннигов мои.

— Что вы там написали? — спросил фабиан. мюнцер нажал на кнопку звонка и патетически

Произнес:

— «Оптимизм — наш долг, — говорит канцлер».

Рассыльный забрал бумаги. редактор торгового отдела, ни слова не говоря, сунул руку в карман и бросил на стол десятипфенниговую монетку. его коллега удивленно поднял глаза.

— Этим я начинаю акцию, которая нам срочно необходима, — заявил мальмю.

— Какую такую акцию?

— Предлагаю вернуть вам деньги за ваше обучение, — сказал мальмю; заблудший сдержанно рассмеялся и ринулся к зазвонившему телефону.

— Абонент хочет кое-что узнать, — немного спустя сказал он и прикрыл рукой микрофон. — они там сидят за своим столиком и спорят, как надо говорить: столяр или столяр.

Мюнцер отобрал у него трубку.

— Минуточку, — сказал он. — мы сейчас дадим вам точный ответ. — затем кивнул заблудшему и прошептал — живо в литературный отдел!

Молодой человек бросился вон из комнаты, тут же вернулся и пожал плечами.

— Я только что узнал: говорить следует столяр. пожалуйста. спокойной ночи. — мюнцер положил трубку на рычаг, покачал головой и сунул в карман монетку мальмю.

Потом они сидели в финном погребке, по соседству. мюнцер попросил одного из наборщиков, по пути домой, занести ему гранки, чтобы еще раз проверить, все ли в порядке. он рассердился из-за нескольких опечаток и порадовался заголовку на первой полосе. к их столику подошел штром, театральный критик.

Пили они исправно. юный заблудший был уже здорово пьян. штром, критик, сравнивал именитых режиссеров с оформителями витрин, современный театр представлялся ему симптомом падения капитализма, а когда кто-нибудь замечал, что сейчас, мол, нет драматургов, штром уверял, что кое-какие все же есть.

— Вы уже на взводе, — сказал мюнцер, едва ворочая языком, и штром залился беспричинным смехом.

Фабиан между тем выслушивал (нельзя сказать, чтобы по доброй воле) разъяснения мальмю касательно краткосрочных займов.

— Во-первых, государство и экономика еще шире откроют доступ иностранному капиталу, — уверял редактор, — во-вторых, достаточно одной трещины, и вся эта лавочка рухнет. если в один прекрасный день из обращения будут изъяты большие суммы, все мы пойдем ко дну — и банки, и города, и концерны, и государство.

— Но в газете вы ничего об этом не пишете, — вставил заблудший.

— Я содействую последовательному проведению любой нелепости. все, что принимает гигантские масштабы, импонирует. даже глупость. — мальмю разглядывал молодого человека. — выйдите-ка отсюда, у вас костюм не в порядке.

Заблудший уронил голову на стол.

— Переходите в спортивную редакцию, — воскликнул мальмю. — этот жанр не будет предъявлять особых требований к вашей нежной душе.

Заблудший встал, пошатываясь, прошел через залу к задней двери и скрылся.

Мюнцер, сидевший на диване, вдруг заплакал.

— Я свинья, — пробормотал он.

— Типично русская атмосфера, — констатировал штром. — алкоголь, самобичевание, слезы взрослых мужчин.

Он растроганно погладил лысину политика.