Збигнев Ненацки - Раз в год в Скиролавках (Том 1)

- Не знаешь, - почти с триумфом подхватила панна Юзя. - А откуда бы мне знать? Мужчины не говорят друг с другом о таких свинствах, рассердился Порваш.

- Женщину можно унизить по-разному, и очень, - после короткого молчания снова произнесла она. - Жалко, что ты этого не знаешь.

В этот день больше не было разговора о докторе Негловиче. Но панна Юзя долго думала о нем ночью и думала о нем утром. А если так много размышляют о враче, то обычно вслед За этим приходят мысли о болезнях. И наутро она почувствовала, что заболела. Ночью, когда художник Порваш пытался засунуть ей ладонь между ног, она отодвинулась от него. "Сегодня нельзя. Болит у меня внутри. Наверное, снова что-то с яичниками".

Утром она сказала Порвашу, что у нее болит живот и что она чувствует себя очень плохо.

- Это из-за погоды. Смотри, какая завируха за окном, - сказал художник Порваш, сердитый на то, что падающий за окном снег заслоняет ему вид на прибрежные тростники. - Впрочем, измерь температуру. Термометр должен быть где-то тут, в мастерской. Может, на полке с красками? А может, на полке с разбавителем?

Не было термометра на полке с красками., маслом и разбавителем. В результате получасовых поисков панна Юзя нашла его на полке среди вонючих носков, где, судя по количеству мышиных горошков, всю осень жили мыши.

Панна Юзя сунула за пазуху термометр, но, когда через какое-то время вынула его, то убедилась, что он показывает тридцать шесть и шесть. Она заварила себе чаю, подождала, пока немного остынет, и сунула в него кончик термометра. Он показал почти сорок градусов. Поэтому она немного его потрясла, пока столбик ртути не упал до тридцати восьми градусов, и тогда показала его Порвашу, который, хоть за окном продолжалась метель, заканчивал картину с тростниками над озером.

- Это, наверное, простуда, - буркнул художник. - Надо позвонить доктору. Он покрутил ручку старомодного телефона, какие еще кое-где встречаются, особенно в деревнях, таких отдаленных, как Скиролавки. К сожалению, доктора дома не было. Макухова пообещала, однако, что, когда он вернется из поликлиники из Трумеек, она скажет ему о звонке художника.

А панна Юзя нагрела воды в колонке в ванной и выкупалась. Интимное место и подмышки она сбрызнула дезодорантом под названием "Свеже-зеленый" и в короткой комбинации улеглась под одеяло на топчан.

Тем временем за большими окнами мастерской художника валил густой снег. Занавес кружащихся хлопьев опустился на мертвую плоскость замерзшего озера, на краешек крыши дома доктора, на прибрежные тростники. Панне Юзе, которая нетерпеливо и с тоской всматривалась в окно, скоро показалось, что кружатся не хлопья снега, а ее топчан и она сама, которую заманил в эти страшные края исхудавший кудлач. "Это с голоду у меня голова кружится", - пришла она к выводу, зная, что на кухне лежат несколько кусочков сыра и стоит банка отвратительных фрикаделек в томатном соусе. Ничего другого в магазине в Скиролавках не было. Художник Порваш уже не казался ей необычайным человеком искусства с прекрасной копной слегка вьющихся волос и проникновенным взглядом черных пылающих глаз. Перестали ее восхищать его узкие бедра, втиснутые в бархатные брюки, кольца темных кудрей, выставляющихся из расстегнутой на груди черной рубашки, которую художник менял достаточно редко. Ей казалось, что после почти двухнедельного знакомства .она может просветить его взглядом насквозь, видит у него внутри желудок, похожий на бурдюк из плохо выделанной бараньей шкуры. В таком бурдючке она когда-то держала деньги и всякие мелочи. Желудок Порваша можно было бы наполнить даже камнями, и художник чувствовал бы себя сытым. Но ее желудок был другим -нежным, впечатлительным и розоватым, как те уста, которые сейчас она закрыла от него своими сильно сжатыми бедрами. "Не дам ему, - думала она о Порваше со злостью. Не дам ему больше". Порваш же, не зная о ее решении, мурлыкал что-то невразумительное, поправляя картину на мольберте, бормотал себе под нос что-то сердитое, потому что из-за снежной метели и поздней поры становилось темно. Все медленнее и реже были движения кисти в руке Порваша, а мысли его летели сквозь метель в далекие пространства, к барону по фамилии Абендтойер, который, может быть, в этот момент в своем парижском магазинчике показывал какому-нибудь туристу в шубе из котика картину Порваша "Тростники над озером". "Эта картина будет еще больше тростниковатой, а белизна на ней - еще более снеговой", - помурлыкивал художник на понятном только ему самому Порвашовом языке, полном невыговариваемых звуков, постанываний, кряхтений и свистов, которые он всегда издавал, когда творил очередное произведение. Еще две недели ,назад панна Юзя слушала эти шепоты, свисты, стоны и вздохи как любопытную и возбуждающую музыку, но сейчас у нее появилось впечатление, что художник - малое дитя, которое делает свое дело, сидя на горшке.