Симона Бовуар - Мандарины

— Забавно все-таки, — сказал Анри. — Когда требовались деньги, никак нельзя было их найти. А теперь, когда мы ничего ни у кого не просим, объявился человек, который гоняется за вами, чтобы вы взяли у него деньги.

Мангейм был сыном крупного банкира, который умер в концлагере, он и сам был депортирован и три года провел в Швейцарии в туберкулезном санатории; Мангейм написал книгу, очень плохую, но полную благих намерений. Он забрал себе в голову создать большой еженедельник левого толка и хотел, чтобы Дюбрей возглавил его.

— Я собираюсь встретиться с ним, — сказал Дюбрей.

— И что вы ему скажете? — спросил Анри и улыбнулся: — Похоже, вы начинаете испытывать искушение?

— Согласитесь, что это соблазнительно, — отвечал Дюбрей. — За исключением коммунистических газет, не существует ни одного еженедельника левого направления. Если действительно можно заполучить такую штуковину с большим тиражом, фотографиями, репортажами и так далее, стоит все-таки попытаться.

Анри пожал плечами:

— Большой популярный еженедельник — вы представляете себе, какая потребуется работа? Ничего общего с «Вижиланс». Этим надо заниматься день и ночь, особенно в первый год.

— Знаю, — сказал Дюбрей. Он вопросительно смотрел на Анри. — Вот почему я могу пойти на это лишь в случае, если и вы согласитесь.

— Вам прекрасно известно, что я уезжаю в Италию, — с некоторым нетерпением возразил Анри. — Но если и правда все это представляет для вас интерес, вы без труда найдете сотрудников, — добавил он.

Дюбрей покачал головой.

— У меня нет ни малейшего опыта в журналистике, — сказал он. — Если еженедельник появится, мне нужно, чтобы рядом со мной был специалист, а вы знаете, как происходят такие вещи: руководить всем практически будет он. Необходимо, чтобы я доверял ему, как самому себе, так что кроме вас никого нет.

— Даже если бы я не уезжал, — отвечал Анри, — ни за что не взвалил бы я на себя подобную работу.

— Жаль, — с упреком сказал Дюбрей. — Потому что такого рода работа нам как раз по плечу. Могли бы сделать хорошее дело.

— А дальше? — спросил Анри. — Мы будем еще больше загнаны в угол, чем в прошлом году. Какое влияние это будет иметь? Никакого.

— Существуют все-таки вещи, которые зависят от нас, — сказал Дюбрей. — Америка хочет вооружить Европу: вот исходная точка для организации сопротивления, и газета тут будет крайне полезна.

Анри рассмеялся:

— Словом, вы ищете лишь повод, чтобы снова вернуться в политику? — спросил он. — Завидное здоровье!

— У кого завидное здоровье? — спросила Надин, входя в кабинет.

— У твоего отца: его еще не отвратила политика. Он хочет вернуться к ней. Она опустилась на колени перед полками и стала перебирать пластинки.

«Да, — подумал Анри, — Дюбрею скучно, вот почему ему хочется движения». А вслух сказал:

— Никогда я не был так счастлив, пока не бросил политику. Ни за что на свете я туда не вернусь.

— Однако этот маразм никуда не годится, — сказал Дюбрей. — Левые силы полностью разрознены, коммунистическая партия изолирована: надо бы непременно попытаться объединиться.

— Вы думаете о новом СРЛ? — с недоверием спросил Анри.

— Нет, конечно нет! — сказал Дюбрей. И пожал плечами: — Я не думаю ни о чем определенном. Я только констатирую, что мы попали в трудное положение, и хочу, чтобы мы из него выбрались.

Наступило молчание. Анри вспоминалась точно такая же сцена: Дюбрей давил на него, он сопротивлялся; ничего, думал он, скоро я буду далеко от Парижа, совсем в другом месте. Да, в ту пору он еще считал себя обязанным что-то сделать. А ныне был почти убежден в своем бессилии и потому чувствовал себя совершенно свободным. Скажу ли я «да», скажу ли я «нет», речь ведь идет не о судьбе человечества, а лишь о том, каким образом я связываю свою судьбу с его судьбой. Дюбрей стремится совместить и то, и другое — это его дело; а я — нет. В любом случае вопрос только в нем, только во мне, все остальное ни при чем.

— Могу я поставить пластинку? — спросила Надин.

— Разумеется, — ответил Дюбрей. Анри встал:

— А я пойду работать.

— Не забудьте позвонить тому человеку, — сказал Дюбрей.

— Не забуду, — ответил Анри.

Он пересек прихожую и снял телефонную трубку. Человек на другом конце провода казался растерянным от важности поручения и собственной робости; видимо, он получил срочное сообщение, которое должен был сразу же любой ценой передать адресату. «Брат написал мне: никто ничего не делает, но я уверен, что Анри Перрон предпримет что-нибудь», — торжественно заявил он, и Анри подумал: «Одной статьей мне не отделаться». Он назначил Патюро встречу в Париже на следующий день и снова уселся под липой. Вот почему он торопился уехать в Италию; здесь его опять ждет слишком много писем, слишком много визитов, слишком много телефонных звонков. Он разложил перед собой бумаги. Проигрыватель доносил звуки квартета Франка {131} 131 Франк Сезар (1822—1890) — французский композитор. Записи его произведений имелись в фонотеке де Бовуар, которую она начала собирать в пору работы над романом «Мандарины». , Надин слушала, сидя на подоконнике открытого окна; пчелы жужжали над флоксами; по дороге, словно в древности, прогромыхала повозка. «Какой покой!» — подумал Анри. Почему его заставляли заниматься тем, что творится в Антананариву? {132} 132 Антананариву — самый крупный город на острове Мадагаскар. На земле без конца происходят ужасные вещи, но не живут заботами всей земли; что за мрачное наслаждение — размышлять о далеких несчастьях, которым нельзя помочь. «Я живу здесь, а здесь — покой», — подумал он. И взглянул на Надин, вид у нее был непривычно сосредоточенный; она с трудом концентрировала свое внимание на книге, но могла долгое время слушать музыку, которую любила, и в такие минуты чувствовалось, что в душе ее воцаряется спокойствие, похожее на счастье. «Я должен сделать ее счастливой, — сказал себе Анри. — Этот порочный круг можно разорвать». Сделать кого-то счастливым — это конкретная и основательная вещь, которая довольно глубоко захватывает вас, если вы принимаете ее близко к сердцу. Заняться Надин, воспитывать Марию, писать книги: совсем иная жизнь, чем та, к которой он стремился раньше. Раньше он думал, что счастье — это способ овладеть миром, тогда как это скорее возможность защитить себя от него. Однако разве это мало — слушать такую музыку, смотреть на дом, на липу, на листки рукописи на столе и говорить себе: «Я счастлив».