Симона Бовуар - Мандарины

Ламбер и Самазелль вышли вместе с Анри. Едва закрылась дверь, как Ламбер проворчал:

— Дюбрей и правда подкуплен! Он хочет замять это дело. Но на этот раз номер не пройдет.

— К несчастью, комитет всегда поддерживает его, — заметил Самазелль. — По сути, СРЛ — это он.

— Но «Эспуар» не обязана подчиняться СРЛ! — возразил Ламбер.

— А! Вы поднимаете важный вопрос! — улыбнулся Самазелль и добавил мечтательно: — Разумеется, если бы мы решились заговорить прямо сейчас, никто не смог бы нам помешать!

Анри удивленно посмотрел на него:

— Вы планируете разрыв между «Эспуар» и СРЛ? С чего вдруг?

— Если и дальше так будет продолжаться, то через два месяца СРЛ перестанет существовать, — сказал Самазелль. — Я хочу, чтобы «Эспуар» пережила его.

Широко улыбаясь, он удалился, и Анри облокотился на парапет набережной.

— Я спрашиваю себя, что он затевает! — сказал Анри.

— Если он хочет, чтобы «Эспуар» снова стала свободной газетой, он прав! — заметил Ламбер. — Там снова устанавливают рабство, здесь убивают! И кто-то еще хочет, чтобы мы не протестовали!

Анри посмотрел на Ламбера:

— Если Самазелль предложит разрыв, не забывай, ты обещал мне: в любом случае ты поддержишь меня.

— Хорошо, — сказал Ламбер. — Но предупреждаю тебя: если Дюбрей надумает замять дело, я уйду из газеты и продам свои акции.

— Послушай, нельзя ничего решать до тех пор, пока не подтвердятся факты, — возразил Анри.

— А кто будет решать, что они подтвердились? — спросил Ламбер.

— Комитет.

— То есть Дюбрей. Если он пристрастен, то не даст переубедить себя!

— Пристрастие и в том, чтобы дать убедить себя без доказательств! — с некоторым упреком сказал Анри.

— Не говори мне, что Жорж все это выдумал! Не говори, что все эти документы поддельные! — с жаром возразил Ламбер. Он подозрительно взглянул на Анри: — Ты действительно согласен с тем, что если это правда, то о ней надо рассказать?

— Да, — ответил Анри.

— Тогда все в порядке. Я поеду в Германию как можно скорее и клянусь тебе, что не буду там терять времени даром. — Он улыбнулся: — Тебя подвезти?

— Нет, спасибо, я немного пройдусь, — ответил Анри.

Он шел ужинать к Поль и не торопился с ней встретиться. Он медленно пустился в путь. Говорить правду: до сих пор с этим никогда не возникало серьезных проблем; он без колебаний ответил Ламберу «да»: это был чуть ли не рефлекс. Но на самом деле Анри не знал ни что ему следует думать, ни что следует делать, он ничего не знал: он все еще был оглушен, словно получил сильный удар по голове. Разумеется, Жорж не все выдумал. Возможно даже, что все было правдой. Существовали лагеря, где пятнадцать миллионов тружеников были доведены до состояния недочеловеков; однако благодаря этим лагерям был побежден нацизм и строилась великая страна, в которой воплощался единственный шанс миллионов и миллионов недочеловеков, погибающих от голода в Китае и Индии, единственный шанс миллионов рабочих, обреченных на бесчеловечный удел, наш единственный шанс. «Неужели и его мы тоже упустим?» — со страхом спрашивал себя Анри. Он отдавал себе отчет в том, что никогда всерьез не ставил под сомнение этот шанс; ошибки, заблуждения СССР, он их знал: но все равно однажды социализм, истинный, тот, в котором соединялись бы справедливость и свобода, в конце концов победит в СССР и с помощью СССР; если сегодня эта уверенность его покинет, то будущее исчезнет во мраке: нигде больше не маячил даже призрак надежды. «Не потому ли я ищу прибежища в сомнении? — задавался вопросом Анри. — Неужели я отказываюсь признать очевидное из трусости, потому что нельзя будет больше дышать, если на земле не останется уголка, к которому можно было бы обратить свой взор хоть с малой толикой доверия? Или, напротив, — подумал он, — с готовностью принимая картины ужаса, я, наверное, как раз и жульничаю. За неимением возможности примкнуть к коммунизму, каким облегчением стала бы открытая ненависть к нему. Если бы только можно было быть целиком за или полностью против! Но чтобы быть против, необходимо располагать другими шансами, дабы предложить их людям: ведь слишком очевидно, что революция свершится с помощью СССР или вообще не свершится. Меж тем, если СССР лишь подменил одну систему угнетения другой, если он восстановил рабство, как сохранить по отношению к нему хоть малейшее чувство дружбы? Должно быть, зло повсюду», — пришел к выводу Анри. Ему вспоминалась та ночь в Севеннах, когда в лачуге он с наслаждением погружался во сне в негу невинности: если зло повсюду, невинности не существует. Как бы он ни поступил, он все равно окажется неправ: неправ, если предаст гласности неполную истину, и неправ, если скроет, пускай неполную, но все же истину. Анри спустился на берег реки. Если зло повсюду, выхода нет никакого — ни для человечества, ни для него самого. Неужели придется дойти до подобных мыслей? Он сел и тупо стал смотреть, как течет вода.