Симона Бовуар - Мандарины

— Да, но с тех пор, как ты говоришь мне это, все должно бы уже оформиться.

— Я начал опять сначала.

Поль оперлась локтями о стол и положила подбородок на ладони.

— Ты перестал доверять мне, не так ли?

— Ничего подобного!

— Нет, ты не доверяешь. Это после путешествия на велосипеде, — задумчиво сказала она.

Анри с удивлением посмотрел на нее:

— Что могло изменить это путешествие в наших отношениях?

— Факт остается фактом, — сказала она.

— Какой факт?

— Ну, ты не веришь больше тому, что я тебе говорю. — Он пожал плечами, и она с живостью добавила: — Я могу привести тебе двадцать случаев, когда ты не поверил мне.

— Например?

— Например, в сентябре я сказала тебе, что ты можешь спать в своей гостинице, когда захочешь, а ты каждый раз с виноватым видом спрашиваешь у меня разрешения. Ты не хочешь верить, что своему счастью я предпочитаю твою свободу.

— Послушай, Поль, в первый раз, когда я ночевал в гостинице, на следующее утро у тебя были опухшие глаза.

— Имею я право плакать или нет? — вызывающим тоном сказала она.

— Но я не хочу заставлять тебя плакать.

— А ты думаешь, я не плачу, когда вижу, что ты не доверяешь мне, когда вижу, как ты запираешь на ключ свою рукопись: потому что ты запираешь ее...

— Действительно, есть о чем плакать, — с раздражением заметил он.

— Это оскорбительно, — сказала Поль; она испуганно, почти по-детски смотрела на Анри. — Иногда я спрашиваю себя, уж не садист ли ты.

Ничего не ответив, он налил себе вторую чашку кофе.

— Ты опасаешься, что я роюсь в твоих бумагах? — с возмущением спросила она.

— Это как раз то, что я сделал бы на твоем месте, — сказал Анри, силясь придать своему голосу веселые интонации.

Поль встала, оттолкнув стул:

— Так ты признаешься! Ты запираешь свои ящики из-за меня. Вот до чего мы дошли!

— Хочу избавить тебя от соблазна, — ответил он; на этот раз веселая интонация звучала и вовсе фальшиво.

— Вот до чего мы дошли! — повторила она, глядя Анри прямо в глаза. — Если я поклянусь не прикасаться к твоим бумагам, ты мне поверишь? Оставишь ящик открытым?

— Ты до того сосредоточена на этой несчастной рукописи, что не можешь отвечать за свои поступки; конечно, я верю в твою искренность, но ящик запру.

Наступило молчание, затем Поль медленно произнесла:

— Никогда ты не обижал меня так, как сейчас.

— Если не можешь выносить правду, не вынуждай меня говорить ее, — сказал Анри, с силой отталкивая стул.

Поднявшись по лестнице, он сел за свой стол. Поль вполне заслужила, чтобы он показал ей эту рукопись, тогда бы он избавился от нее. Разумеется, в момент публикации ему придется исправить эти страницы, если только она не умрет тем временем; а пока, перечитывая их, Анри чувствовал себя отмщенным! «В каком-то смысле литература более истинна, чем сама жизнь, — подумал он. — Дюбрей наплевал на меня, Луи — подлец, Поль отравляет мое существование, а я улыбаюсь им. На бумаге же идешь до конца, пишешь то, что чувствуешь». Он еще раз пробежал глазами сцену разрыва: как легко расстаются на бумаге! Ненавидят, кричат, убивают себя или другого, словом, идут до конца: вот почему это неправда. «Пусть так, — сказал он себе, — но это чертовски утешает. В жизни постоянно отрекаешься от себя, и другие люди тебе противоречат. Поль приводит меня в отчаяние, между тем я очень скоро ее пожалею, а она думает, что в глубине души я люблю ее. Зато на бумаге я останавливаю время и навязываю всему миру свои убеждения: они становятся единственной реальностью». Анри отвинтил колпачок авторучки. Поль никогда не прочтет этих страниц; а между тем он торжествовал, как если бы заставил ее узнать себя в том портрете, который списал с нее: притворно влюбленная женщина, которая любит лишь свои комедии и свои мечты; женщина, которая изображает величие, благородство, самоотверженность, в то время как на деле лишена гордости и мужества, погрязла в эгоизме своих мнимых страстей. Такой он ее видел, и на бумаге она полностью совпадала с этим видением.

В последующие дни Анри сделал все возможное, чтобы избежать новых столкновений. Поль нашла еще один повод для возмущения: лекцию, которую он согласился прочитать у Клоди. Сначала он попробовал оправдаться: даже Дюбрей выступал у Клоди, речь шла о том, чтобы собрать деньги для детского приюта, отказаться было нельзя. Но так как она не успокоилась, он решил не отвечать. Подобная тактика явно выводила Поль из себя; она тоже молчала, но, судя по всему, обдумывала важные решения. В день, когда должна была состояться лекция, она так сурово смотрела на него, пока он завязывал галстук перед зеркалом в их спальне, что Анри с надеждой подумал: «Она сама предложит мне расстаться». И любезным тоном спросил: