Симона Бовуар - Мандарины

— Нет! Я уверена, что нет! — возразила я. — Если человек недоволен своей жизнью, я не вижу, каким образом он может оправдать ее.

— А вы своей довольны?

Вопрос застал меня врасплох; я говорила, исходя из прежней убежденности, хотя не знала, в какой мере все еще придерживаюсь ее.

— Нельзя сказать, что я ею недовольна, — смущенно ответила я. Он, в свою очередь, внимательно посмотрел на меня.

— И вам этого достаточно: не быть недовольной?

— Это не так уж плохо.

— Вы изменились, — сочувственно сказал он. — Раньше вы едва ли не вызывающе радовались своей судьбе.

— Почему одна я не должна меняться? — возразила я. Но он тоже не отступался:

— Порой мне кажется, что ваша профессия интересует вас меньше, чем раньше.

— Она меня интересует. Но не находите ли вы, что в настоящее время врачевать состояние души в какой-то мере пустое занятие?

— Для тех, кого вы лечите, это важно, — заметил он. — Не менее важно, чем прежде: где разница?

Я заколебалась, потом ответила:

— Дело в том, что прежде я верила в счастье; то есть я хочу сказать: думала, что счастливые люди — на верном пути. Вылечить больного означало сделать его настоящей личностью, способной придать смысл своей жизни. — Я пожала плечами. — Необходимо верить в будущее, чтобы считать, будто у каждой жизни есть смысл.

Анри улыбнулся; в его глазах застыл вопрос.

— Будущее не так уж беспросветно, — заметил он.

— Не знаю, — сказала я. — Возможно, прежде оно рисовалось мне в розовом свете, поэтому серьга меня пугает. — Я улыбнулась: — Именно в этом я больше всего изменилась: я всего боюсь.

— Вы меня удивляете! — сказал он.

— Уверяю вас. Да вот, к примеру, уже несколько недель назад мне предложили поехать в январе в Америку на конгресс по психиатрии, а я никак не могу решиться.

— Но почему? — с возмущением спросил он.

— Не знаю; мне кажется это заманчивым и в то же время страшит. А вы не испугались бы? Вы согласились бы на моем месте?

— Конечно! — сказал он. — Что с вами может случиться?

— Ничего особенного. — Я заколебалась. — Наверное, странно видеть себя и людей, которыми дорожишь, из глубин другого мира...

— Это должно быть очень интересно. — Он ободряюще улыбнулся мне. — Вы наверняка сделаете какие-нибудь маленькие открытия; но меня удивило бы, если бы они сильно повлияли на вашу жизнь. То, что с нами случается или что мы делаем, в конечном счете никогда не имеет большого значения...

Я опустила голову. «И верно, — подумалось мне. — Ничто никогда не имеет столь важного значения, как мне представляется. Я уеду, вернусь, все проходит, ничего не происходит». Вот и наш разговор тет-а-тет остался уже в прошлом. Пора было возвращаться домой к ужину. Доверительную близость этого часа мы могли бы продлить до зари, а может и дольше. Но из-за множества причин не стоило даже пытаться. Не стоило? Во всяком случае, мы не попытались.

— Пора идти на поиски остальных, — сказала я.

— Да, — согласился Анри, — пора.

Мы молча дошли до метро, где и встретились с остальными.

Встреча Робера и Лафори проходила с ярой учтивостью; ни один из них не повышал голоса, но оба именовали друг друга военными преступниками. В заключение Лафори сказал опечаленным тоном: «Мы будем вынуждены перейти к атаке». Это не помешало Роберу с воодушевлением готовить митинг, намеченный на июнь. Между тем как-то вечером, после долгого заседания с Анри и Самазеллем, он внезапно спросил меня:

— Я прав или нет, организуя митинг? Я с изумлением взглянула на него:

— Зачем вы меня об этом спрашиваете?

— Затем, чтобы ты ответила, — улыбнулся он.

— Вам лучше знать.

— Никому ничего не дано знать.

Я не спускала с него недоуменного взгляда:

— Отказаться от митинга, не значит ли это отказаться от СРЛ?

— Так оно и есть.

— После вашего спора с Лафори вы подробнейшим образом объясняли мне, почему и речи не может быть о том, чтобы вы уступили. Что нового произошло?

— Ничего не произошло, — ответил Робер.

— В чем же дело? Почему вы изменили мнение? Вы не считаете больше возможным навязывать свою волю коммунистам?

— Напротив; в случае успеха не исключено, что они не станут порывать с нами отношения. — Запнувшись, Робер продолжал в нерешительности: — Я сомневаюсь относительно всего в целом.

— Относительно движения в целом?

— Да. Бывают моменты, когда я задаюсь вопросом, а не утопия ли это — социалистическая Европа? Хотя любая не реализованная еще идея необычайно похожа на утопию; ничего никогда нельзя было бы добиться, если считать невозможным все, кроме того, что уже существует.