Джон Апдайк - Врозь

— Остальные знают?

— Да.

— Как они к этому отнеслись?

— Девочки — совершенно спокойно. Джон стал куролесить, кричал, съел сигарету, бросил в салат салфетку, признался мне, что ненавидит школу.

— Неужели? — удивился брат Джона.

— Представь себе! Школа волнует его гораздо больше, чем мы с мамой. Он выговорился, и ему полегчало.

— Неужели? — Повторение стало первым признаком его ошеломления.

— Да, Дикки. Я хочу кое в чем тебе признаться. Тот час, который я провел, дожидаясь твоего поезда, был худшим в моей жизни. Я чувствовал себя отвратительно, отвратительно. Мой отец умер бы, но так бы со мной не поступил.

Ему невероятно полегчало от этой речи: свою черную гору он свалил на сына. Вот они и дома. Стремительно двигаясь в темноте, Дикки вылез из машины и пересек освещенную кухню.

— Хочешь стакан молока, еще чего-нибудь? — окликнул его Ричард.

— Нет, спасибо.

— Хочешь, мы позвоним утром тебе на работу и скажем, что ты приболел?

— Нет, все в порядке, — тихо донеслось от его двери. Ричард ждал сильного хлопка, но дверь затворилась почти бесшумно. Тошнотворный звук.

Джоан провалилась в первое глубокое ущелье сна и никак не могла проснуться. Ричарду пришлось повторить:

— Я ему сказал.

— А что он?

— Собственно, ничего. Может, сходишь и пожелаешь ему спокойной ночи? Пожалуйста!

Она пошла, не надев халата. Он медленно разделся, натянул пижаму, поплелся по коридору. Дикки уже улегся, Джоан сидела с ним рядом, из радиоприемника у его изголовья чуть слышно звучала музыка. Когда она встала, невесть откуда взявшийся свет — луна? — очертил контуры ее тела сквозь ночную рубашку. Ричард сел на нагретое женой место на узком матрасе сына.

— Хочешь оставить радио включенным?

— Как всегда.

— Оно не помешает тебе уснуть? Мне помешало бы.

— Нет.

— Хочешь спать?

— Ага.

— Ну и хорошо. Ты уверен, что захочешь встать и идти на работу? У тебя выдалась непростая ночка.

— Захочу. Меня там ждут.

Только этой зимой он узнал в школе, что продление бодрствования совместимо с жизнью. В раннем детстве он спал так неподвижно, так сладко, что это тревожило его нянек. Подрастая, он все равно часто ложился спать раньше остальных троих детей. Даже теперь его могло сморить перед телевизором, и он ронял голову, раскинув загорелые волосатые ноги.

— Ладно, Дикки, спи. Послушай, я тебя очень люблю. Раньше я не знал как сильно я тебя люблю. Что бы из всего этого ни вышло, я всегда буду с тобой. Правда.

Ричард наклонился, чтобы поцеловать отвернутое лицо, но сын прижался мокрой щекой к его щеке, обнял и поцеловал прямо в губы, страстно, как женщину. В отцовское ухо он простонал одно слово — ключевое, отчетливое: «Почему?»

Это было как свист ветра в щели под дверью, как удар ножом, как распахнувшееся в пустоту окно. Ждущее белое лицо исчезло, темнота стала безликой. Ричард забыл почему.