Джон Апдайк: Врозь

— Веди себя как взрослый, — посоветовала ему Джудит, выпуская струйку дыма.

Ричард поднялся, поскольку не мог больше сидеть за этим столом, и вывел сына на свежий воздух. Сумерки были светлые, лучистые, как положено в разгар лета. Смеясь вместе с Джоном, он проследил, чтобы тот выплюнул салат и бумагу в куст пахизандры. Потом взял его за руку — крупную, шершавую, мужскую, хотя еще по-детски пухлую. Вместе они побежали мимо теннисного корта, на пустырь, где на кучах земли, оставленных бульдозером, цвели ромашки. За пятачком, где они часто играли в бейсбол, зеленел на вечернем солнце бугор, на котором каждая травинка выделялась так, что по нему можно было, как по миниатюре на пергаменте, изучать ботанику.

— Прости меня! — крикнул сыну Ричард. — Только ты старался мне помогать в этой проклятой возне по дому!

Всхлипывая, защищенный своими слезами и шампанским, Джон стал объяснять:

— Это не просто ваш развод, весь год неудачный, ненавижу эту школу, там не с кем дружить, учитель истории — зануда...

Они сели на бугре, дрожащие, но горячие от своих слез. Им стало легче разговаривать. Ричард попробовал сосредоточиться на грустном периоде в жизни сына: долгие уроки в будни, собирание моделей самолетов у себя в комнате по выходным, пока родители вели внизу бесконечные тихие переговоры, вынашивая свой разъезд... «Вот эгоизм, вот слепота», — размышлял Ричард, и у него опять щипало глаза.

— Мы подумаем, куда тебя перевести, — пообещал он сыну. — Жизнь слишком коротка, чтобы прожить ее несчастным.

Они сказали все, что могли, но им хотелось продлить этот момент, и они стали обсуждать школу, теннисный корт и то, будет ли он так же хорош, как в первое лето. Они провели инспекцию корта и кое-что на нем поправили. Ричард, греша высокопарностью из желания максимально использовать момент, повел сына на место, откуда открывался самый лучший вид на ленту реки стальной голубизны, на изумрудное болото, на разбросанные там и сям островки, бархатистые в свете заходящего солнца, на белые полоски пляжа вдали.

— Видишь, — сказал он, — красота никуда не девается. Завтра сможешь любоваться снова.

— Знаю, — ответил Джон нетерпеливо. Момент прошел.

Дома успели открыть белое вино, раз уже было выпито шампанское. Три женщины продолжали беседовать за столом. Место Джоан стало главным. Показывая ему свой профиль, не тронутый слезами, она спросила:

— Как дела?

— Все хорошо, — с обидой в голосе заверил он ее, хотя чувствовал облегчение, что без него общение не прервалось.

— Я не могла заплакать, — взялась она объяснять в постели, — потому что выплакала все слезы за весну. Это несправедливо: идея твоя, а ты изображаешь все так, словно это я тебя вышвыриваю.

— Прости, — сказал он, — я не мог остановиться. Хотел, но не мог.

— Нет, ты не хотел. Тебе понравилось. Ты добился своего — всем все объявил.

— Да, мне нравится, что все уже позади, — сознался он. — Какие же наши дети молодцы! Такие отважные весельчаки!

Джон, вернувшись домой, снова взялся в своей комнате за модели самолетов и время от времени кричал им вниз: «Не беспокойтесь, я в порядке!»

— А то, что они не оспаривали те причины, которые мы назвали! — не унимался Ричард, наслаждаясь снизошедшим на него чувством облегчения. — Никто не подумал о ком-то третьем, даже Джудит.

— Очень трогательно, — согласилась Джоан.

Он приобнял ее.

— И ты молодчина, так всех подбадривала! Спасибо тебе. — Он виновато поймал себя на том, что вовсе не ощущает, будто живет с женой врозь.

— За тобой еще Дикки, — напомнила она ему, и перед ним словно выросла в темноте черная гора, он почувствовал ее холод, ее тяжесть на своей груди. Старший сын оставался на его совести. Джоан не пришлось добавлять: «Эту грязную работу я делать за тебя не стану».

— Знаю, сделаю. Спи.

Через несколько минут ее дыхание замедлилось, стало глубоким, свидетельствуя о забытьи. Оставалось четверть часа до полуночи, поезд Дикки после концерта приходил в час четырнадцать. Ричард поставил будильник на час ночи. Он не высыпался уже несколько недель. Но стоило ему прикрыть веки, как начинали вспоминаться эпизоды этого вечера: Джудит, с отвращением выдыхающая дым в потолок, изумленно молчащая Бин, залитая солнцем зелень на пустыре, где сидели они с Джоном... Черная гора приблизилась, налегла на грудь, заворочалась у него внутри, он ощутил себя неподъемной глыбой. Першение в горле вырывалось наружу зловонным дыханием. Жена спала рядом как убитая. Когда, выведенный из себя горячим пульсированием век и тяжестью на душе, он встал и оделся, она проснулась и повернулась на другой бок.