О'Генри - День, который мы празднуем

По ночам мы с Ливерпулем ютились в хижинах из травы, на краю лагуны, вместе с целым стадом краснокожих, желтых и черных служащих дона Хаиме. Мы лежали до рассвета, сражаясь с москитами и прислушиваясь к крику обезьян и к ворчанию и плеску аллигаторов в лагуне. Засыпали мы на самые короткие промежутки времени.

Скоро мы потеряли всякое представление о том, какое стоит время года. Там почти около восьмидесяти градусов в декабре и в июне, по пятницам и в полночь, и в день выборов, и во всякое другое любое время. Иногда идет больше дождя, иногда меньше,- вот единственная разница, которую можно заметить.

Человек живет там, не замечая бега времени, пока вдруг не явится к нему гробовщик - и как раз тогда, когда он начинает подумывать, как бы это бросить беспутство и начать делать сбережения, чтобы купить себе землю.

Не знаю, сколько времени мы работали у дона Хаиме. Знаю только, что прошло два или три дождливых периода, восемь или десять стрижек волос, и что сносились три пары парусиновых штанов. Все заработанные деньги уходили на ром и табак, но мы были сыты,- а это что-нибудь да значит!

Вдруг как-то мы с Ливерпулем находим, что хирургическая работа в банановой роще набила нам оскомину. Это чувство часто охватывает белых в разных этих латинских и географических краях, Мы хотели снова слышать обращение к нам на порядочном языке. Захотели увидеть дым парохода и прочесть в старом номере газеты объявление о продаже и покупке движимых имуществ и рекламы магазинов готового платья.

Даже Соледад вдруг показался нам центром цивилизации. И вот, как-то вечером, мы показали нос фруктовой плантации дона Хаиме и отряхнули с ног его травяные оковы.

До Соледада было всего двенадцать миль, но нам с Ливерпулем пришлось итти туда два дня. Почти все время путь шел банановой рощей, и мы несколько раз сбивались с дороги. Это было все равно, что разыскивать в пальмовом зале нью-йоркского отеля человека по имени Смит.

Как только мы увидели сквозь деревья дома Соледада, во мне поднялось неприязненное чувство к Ливерпулю Сэму. Пока нас было двое белых против пестрых чужаков на банановой плантации, я выносил его, но теперь, когда явилась надежда обменяться даже ругательными словами с каким-нибудь американским гражданином, я поставил его на место. И хорош же он был с его красным от рома носом, рыжими баками и ногами, как у слона в кожаных сандалиях на ремешках! Я, вероятно, выглядел так же.

- Мне кажется, - сказал я, - что Великобритании следовало бы держать дома таких опухших от пьянства, презренных, непристойных грязнуль, как ты! И нечего ей посылать их сюда развращать и марать чужие страны. Мы уже раз выставили вас из Америки. Нам следовало бы сделать это опять.

- Убирайся к чорту! - сказал Ливерпуль. Это был его обычный ответ.

После плантации дона Хаиме Соледад показался мне чудесным городом. Мы с Ливерпулем шли рядом, по привычке мы пришли мимо calabosa и Отель Гранде и направились через площадь к хижине Чики, в надежде, что Ливерпуль, в качестве ее мужа, вправе получить обед.

Проходя мимо двух-этажного небольшого дощатого дома, занятого под американский клуб, мы застили, что балкон убран цветами из вечно зеленых растений и цветов а на шесте на крыше развевается флаг. Оганзей, консул, и Арк Райт, владелец золотых приисков, курили на балконе. Я и Ливерпуль помахали им своими грязными руками и улыбнулись настоящей светской улыбкой, но они повернулись к нам спиной и продолжали разговаривать. Между тем мы с ними играли в вист до того времени, как у Ливерпуля оказались на руках все тринадцать козырей четыре игры подряд.

Мы поняли, что был какой-то праздник, но не знали ни дня, ни года.

Немного далее мы увидели почтенного человека, по имени Пендергаст, приехавшего в Соледад строить церковь. Он стоял под кокосовой пальмой в одежде из черного альпага и с зеленым зонтиком.

- Дети, дети,-говорит он, гляця на нас сквозь синие очки: - неужели дела так плохи? Неужели жизнь довела вас до этого?

- Она нас привела,-сказал я,- к одному знаменателю.

- Очень грустно, - заметил Пендергаст: - грустно видеть соотечественников в таком положении.

- Бросьте скулить, старина! - воскликнул Ливерпуль.- Неужели вы не можете отличить представителя английского высшего класса, когда видите его перед собой?

- Замолчи,-сказал я Ливерпулю, - ты теперь на чужой земле.

- Еще в такой день!-продолжает Пендергаст сокрушенно. - В этот самый торжественный день в году, когда все мы должны бы праздновать зарю христианской цивилизации и гибель нечестивых.