Владимир Винниченко - Золотые россыпи (Чекисты в Париже)

Вдруг Леся замечает, что Соня пытается обратить на себя его внимание: нарочито громко зовёт прислугу, непрерывно поглядывает то на Гунявого, то на Свистуна, ежеминутно пальцами проверяет причёску возле ушей. И добивается своего: мышиная головка Свистуна с оттопыренными ушами начинает частенько поворачиваться в её сторону. Иногда он что-то шепчет Гунявому, искоса на неё поглядывая. Гунявый, стараясь сделать это незаметно, рассматривает Соню своими удивлёнными глазами.

Но несколько раз Леся ловит взгляд Гунявого и на себе. Однако того выражения, что появилось у двери, уже нет. Только взгляд быстро отлетает в сторону.

После обеда, закрыв дверь на ключ, Леся брезгливо снимает платье, швыряет его на кресло, накидывает старенький домашний пеньюар и сердито закуривает папиросу. Потом берёт книгу, карты, папиросы и ложится на коротенький диван. Странные эти французы: главная мебель у них — кровать. Диван в гостиничной комнате — такая же роскошь, как ванна в квартире. За ванну и диван цена поднимается почти вдвое. И вот эта роскошь такая куцая, что для того, чтоб вытянуть ноги, надо положить их на подлокотник, подняв выше головы.

Но ни книга, ни пасьянс не могут согнать с губ и бровей Леси брезгливой, хмурой гримаски, словно бы во рту её задержался вкус чего-то неприятного. Она сдвигает на пол и книгу, и карты, закладывает руки за голову и закрывает глаза.

В комнате Гунявого слышны голоса, всё те же — громкий овечий и бормочущий низкий, — доносится нервный топот ног, грохот передвигаемой мебели, скрип дверец шкафа. Потом наконец хлопает дверь и становится тихо — ушли.

Леся курит папиросу за папиросой, то согнув, то вытянув ноги, и думает. Потом неожиданно вскакивает с дивана, торопливо одевается и выходит.

Через четверть часа она уже бежит по лестнице своей старенькой гостинички, пропахшей кислым духом многих поколений постояльцев.

Мик дома. Он в пальто с поднятым воротником (для тепла), сидит за столом и что-то озабоченно чертит, старательно согнув спину и отставив локоть.

— Леська?! Что-нибудь стряслось?

Леся весело срывает с себя аристократическую шляпку, манто с белым мехом, обнимает удивлённо повернувшуюся к ней голову Мика с серыми небритыми щеками и раскидывает руки, словно собирается лететь.

— Дома! К чёрту этот монастырь! Не хочу!

Испуганный Мик поднимается, осторожно отложив циркуль.

— Леся, подожди. Надеюсь, ты это не серьёзно?

Леся подбегает к кровати и плюхается в неё, высоко подняв точёные ноги в шёлковых чулках телесного цвета.

— Абсолютно серьёзно! Нудно, как на проповеди. До блевания. Пропасть можно.

Мик. чтобы лучше осознать эту неожиданность, даже отворачивает воротник пальто.

— Подожди, Леська, подожди. Это что-то совсем… не то… Финкель же так хвалил тебя. Неужели Гунявый так тебя оше… ошеломил?

— А, плевала я на Гунявого! Какая разница? Нудно!

Мик возмущённо подбоченивается.

— Нудно? Ну. посмотрите! Да ты не рехнулась, Леська? Дело миллионное, такое, что тут… вся Европа всколыхнётся, а ей «нудно»! Ребёнок ты, что ли?!

— Вот и ребёнок. Противно мне. Понимаешь?

— Ну, вот! А сама только что сказала, какая разница. Нет? Чекист?

— Ах, при чём здесь чекист? Сказала и говорю, что разницы никакой нет. Не в том дело.

— А в чём же?

Леся молчит и смотрит в потолок, собрав над бровями хмурые, презрительные холмики.

— В чём же дело, Леся?

Леся медленно поворачивает голову к Мику.

— Не хочу ворованного уважения.

— Ворованного уважения?

— Да, ворованного уважения.

Мик готов раз десять повторить эти непонятные слова.

— Значит, безнравственно воровать, что ли? Снова то же самое? Боже, до чего цепко засел в женщине этот дух нравственности — никакой дезинфекцией не выкуришь.

Леся нетерпеливо морщится.

— Ах, да не в нравственности дело! Разве не воровала? Пожалуйста! И украду, и всё, что хочешь. А уважения ворованного не хочу. Вот и всё. Хочу быть самой собою. Потаскуха, так потаскуха. Так меня и принимайте. С кем хочешь и как хочешь. А профессорской дочкой не хочу. И такой чистоты мне не надо!

Мик просто ошарашен: это какая-то совсем новая комбинация.

— Да что тебе в этом уважении? Это же всего лишь твоя роль. Всего лишь средство достижения цели.

— Ну, а я как раз вот эту роль не хочу и не могу играть.

Мик садится на кровать и ласково, по-товарищески обнимает Лесю за талию.

— Ну, Леська, это же просто стыдно. Ей-Богу, стыдно! Такая умная, такая трезвая, и вдруг подобная… слабость. Ты не выспалась как следует после вчерашнего, устала, и у тебя плохое настроение. Подумай только, что ты творишь: бросаешься делом, какого у нас за всю нашу жизнь никогда больше не будет. Я столько лет ею искал. Может, это начало всемирного переворота. Ладно, пусть ты не веришь в мою идею. Но подумай о самой себе. Если дело выгорит, у тебя же будут деньги, за которые ты купишь всё, что захочешь, даже уважение и чистоту, не ворованные, а самые что ни на есть настоящие.