Ричард Олдингтон - Все люди - враги

- Филомена! - окликнул он. - Филомена! Идите сюда, поговорим. Да вы помните меня или нет? - спросил он, когда она подошла к нему, как будто недоумевая.

- Ну как же, конечно, - ответила она, узнав его. - Синьор Антонио. Ах, синьор, почему вы ни разу не приехали к нам за все эти годы? Ведь вы обещали!

- Дела, - ответил Тони, мысленно улыбнувшись. - Дела не пускали, Филомена. Но садитесь, выпейте стаканчик вина. Как поживают ваши на Эа?

Отец и мать здоровы?

- Постарели, синьор, - сказала Филомена, присаживаясь. - Но все еще работают. Мы часто вСпоминали вас в зимние вечера и думали, как-то вы там поживаете. Мы каждый год ждали вас, а вы все не приезжали.

- Но как вы сюда попали? - спросил он, чтобы переменить разговор, забыв, что хозяева ресторана приходились сродни его друзьям с Эа.

- Ах, синьор, печальная история. Мне так хочется вернуться к себе. Надо вам сказать, что здешняя старуха, хотя она и вечно ныла, действительно захворала и нынче зимой умерла. Наверное, святая Мадонна покарала ее за ее вечное нытье, как вы думаете?

- Sictiro, - сказал Тони.

- А эти два лентяя зазнались, вернувшись с войны, у нас в Италии все любят хвастаться этим. Они, видите ли, не могли одни вести ресторан и решили его продать. Но за три месяца они так его испортили, что публика перестала ходить и им не давали и половины той цены, которую он стоил раньше. И вот Нино, это тот, что потолще, - пуфф! - она надула щеки, чтобы показать, какой он толстый, - Нино приехал к нам и упросил меня похозяйничать у них до тех пор, пока они смогут опять добиться хороших барышей и продать ресторан за настоящую цену. Ох, как они мне надоели! Я каждый вечер прошу святого Антония послать мне билет, чтобы вернуться на Эа. И я так беспокоюсь, Dio mio [Боже мой (итал.)], так беспокоюсь о стариках, разве они без меня могут управиться!

Тони послушал немного всевозможные жалобы Филомены и, наконец, поднялся, чтобы уйти, решив заглянуть дня через два и застать ее, может быть, в более веселом настроении. Но она положила руку ему на плечо и сказала:

- Присядьте на минуту, синьор Антонио. Я должна вам кое-что сказать. Я как только увидела вас, сразу подумала, что должна вам сказать, и если я Столько времени, по глупости, болтала вам о своих Неприятностях, то только потому, что не знала, как мне к этому приступиться.

- Ну, выкладывайте, в чем дело, - сказал Тони, садясь и недоумевая, к чему клонятся эти приготовления. Может быть, Филомена собралась выйти замуж? - Мы старые друзья, Филомена, и вы можете сказать мне все, что угодно.

- Я чувствую, что синьор друг, потому-то я и решаюсь сказать об этом. А то бы я не осмелилась,

- Ну, так говорите же, - ответил Тони, немножко раздосадованный всеми этими приготовлениями. - Что такое?

- Синьор помнит, как он приехал к нам осенью тысяча девятьсот девятнадцатого года? - торжествен-- но спросила Филомена и уставилась на него своими большими черными глазами.

- Отлично помню, - сказал Тони, внезапно почувствовав острую боль старой раны.

- И как вы непременно хотели занять не самую лучшую комнату?

- Да.

- И как вы расспрашивали нас про австрийскую синьорину?

- Да.

- Она приезжала на Эа и останавливалась в этой же комнате.

- Что? - воскликнул Тони, вскочив со стула и тотчас же снова опустившись на стул. - Вы уверены?

Синьорина Катарина?

В первый раз за семь лет он произнес ее имя, и оно откликнулось в нем невыносимо мучительными воспоминаниями.

- Да, конечно, фрейлейн Кэти!

- Что же она делала на Эа? - спросил он, стараясь справиться с потрясением и побороть какую-то внезапную призрачную надежду.

- Ничего особенного. Уходила гулять на целый день. Иногда, когда возвращалась, видно было, что она плакала.

- О боже! - вырвалось у Тони.

- Она приезжала все эти три года всегда в эту же пору и только на десять дней. И каждый раз спрашивала о вас.

- Что? Филомена, вы думаете о том, что говорите? Это правда?

- Per Bacco! [Клянусь вам! (итал.)] Зачем мне обманывать друга? гордым, негодующим тоном возразила Филомена.

- Не сердитесь, Филомена, простите меня, - сказал Тони, умоляюще протягивая руку и опрокидывая при этом стакан. - Расскажите мне про нее еще.

- Мне кажется, она теперь очень бедная, синьор, - сказала Филомена с грубой откровенностью и присущим итальянцам оттенком презрения к бедности. - Я знаю наверное, что она нуждается, потому что она говорила мне, что ей приходится копить деньги целый год, чтобы приехать на какие-нибудь десять дней на Эа, да и то она не может заплатить за полный пансион. Она берет только утренний завтрак и обед, и мы уступаем ей это по своей цене, мы так жалеем ее.