Александр Соболев - Ефим Сегал, контуженый сержант

- Я благодарен судьбе за то, что свела нас, - сказал Ефим, - встретить единомышленника - удача редкостная, особенно в наше время. Но вы все-таки не рассказали, за что вас упрятали сюда?

- Вы еще не догадались? За вольнодумство, есть такое, как сказано в толковых словарях - «устаревшее», понятие, то есть за неугодные властям речи. Как это случилось - сейчас услышите. Давайте закурим, немножко передохнем — и я доскажу остальное.

- Я уже говорил, - продолжил Володя несколько минут спустя, - что стал учителем, в пределах возможного учил детей умению распознавать правду. И даже такая вроде бы малость выпирала за дозволенные рамки. Меня не раз одергивали, предупреждали. Однажды я рассказал на уроке о «Поднятой целине» - романе моего знаменитого земляка, о том, что события, изображенные в романе, развертывались на моих глазах. И хотя во время коллективизации мне было всего девять лет, я отлично запомнил все то, что ребенком видел. Оценил, осмыслил потом, повзрослев. Мой рассказ, естественно, отличался от шолоховского повествования. Я попытался осторожно внушить учащимся мысль о том, что книжка Шолохова - ни что иное как намерение средствами художественной прозы оправдать неслыханное историческое злодейство, обелить методы давыдовых да нагульновых, этих рыцарей коллективизации. Упомянул я на уроке и о небезызвестной статье великого Сталина «Головокружение от успехов», В романе ей отведена роль этакого волшебного жезла, своевременного предупреждения мудрейшего из мудрейших некоторым перегибщикам, у которых якобы голова закружилась от непомерных успехов в начале коллективизации. Я слегка намекнул своим воспитанникам, что писатель несколько поступился истиной, осторожненько дал понять, что Сталин мог и обязан был предотвратить «варфоломеевскую ночь» советского крестьянства, если бы выступил со своей статьей значительно раньше.

Никого посторонних в классе не было. Ночью меня арестовали, через день я оказался на Лубянке. Утром привели к следователю. Мясистый ублюдок лет тридцати пяти ощупал меня водянисто-голубыми глазами, в упор спросил: «Что же ты, Жуковский, советский педагог, своим ученикам антисоветчину в голову вколачиваешь?.. Молчишь?.. Ну-ну, молчи. Предупреждаю: у нас не таким героям языки развязывали... Ладно, пока выкладывай биографию, сведения о родителях, о близких родственниках заодно».

Я на минуту заколебался: говорить следователю об аресте отца в тридцать седьмом или не стоит? Решил рассказать: все равно узнает. Я говорил, он записывал. Спросил: «Все?» Заметил: «Сыночек в батю. Филологический окончил? Я тоже, но это к слову. - Протянул мне две странички текста, отпечатанные, на машинке. - Узнаешь, - спрашивает, - свой шизофренический бред на уроке?..» Я прочел: сказанное мной на уроке было передано почти слово в слово. Меня обдало холодом: выходит, среди моих учеников - детей! - нашелся стукач!

Я не стал ничего отрицать, это уже не имело никакого значения.

Следователь удивился. «Подтверждаешь?.. Значит ты - убежденный антисоветчик. А тебе известно, правдолюб, что за это полагается?.. Девять граммов в затылок, и ваших нет!»

Отвечаю: «Хоть девять килограммов, от этого «Поднята целина» не станет ни правдивей, ни честней...»

Он посмотрел на меня очень внимательно и как будто открытие сделал: «Вот ты какой! Ну и ну!.. Постой, постой, - он вроде бы спохватился, - а ты, часом, не того? - выразительно покрутил пальцем у виска. - Так оно и есть, ты, Жуковский, - шизик, псих, нормальные советские люди на допросе в МВД в таком не признаются...»

Вот какой дорожкой попал я сюда, в дурдом, вместо тюремной камеры, а то и расстрела. Попомните мое слово: у этого коварнейшего иезуитского метода расправы с вольнодумцами - огромное будущее. Им воспользуются и преемники Сталина, и тогда... - он не успел договорить. В палату вошел дежурный врач, зажег свет, не глядя на Володю, скороговоркой приказал:

- Жуковский, собирайтесь, возьмите личные вещи и следуйте за мной.

- Куда? Зачем?

- Вы переводитесь в другую больницу.

- В какую больницу? Почему среди ночи? - подавляя волнение, спросил Володя.

- Не знаю... Поторапливайтесь, пожалуйста, вас ждут.

Огорошенный непонятным, оттого еще больше пугающим происшествием, Ефим тоже вскочил с постели, еле держась на ногах, лихорадочно вздрагивая всем телом, бессмысленно переводил взгляд то на Володю, то на врача.

- Вот видите, Ефим, - попробовал пошутить Володя, - грянул гром среди ясного неба, ясненького. - Он протянул Ефиму свою сильную руку. - Прощайте, жаль расставаться. Будьте здоровы, счастливы, стойки! И берегитесь!