Джон Чивер - Ангел на мосту

Лучше бы ей было не ездить в этот Новый Свет, подумала она. Она уже не могла вернуться к прежнему. Вот она приедет домой, в Наскосту, и начнет рассказывать, что к ней сватались — ну, не ахти какой красавец, конечно, а просто честный и добрый человек, что предлагали семнадцать тысяч долларов и квартиру из пяти комнат… Кто ей поверит? Или решат, что она сошла с ума… И в самом деле, как можно после этого довольствоваться соломенной подстилкой в какой-нибудь нетопленной конуре? Но ехать все же придется — в апреле истекает срок ее визы. Впрочем, синьор сказал, что, если она захочет остаться подольше в Америке, он будет хлопотать о продлении визы, и она сказала, что хотела бы пожить еще немного в этой стране. Однажды вечером синьор и синьора сидели на кухне и вполголоса разговаривали между собой. Клементина поняла, что разговор шел о ней. Когда все разошлись спать, а синьор еще оставался на кухне, Клементина туда вошла, чтобы пожелать ему спокойной ночи, и он заговорил с ней о ее делах.

— Мне очень жаль, Клементина, — сказал он, — но мне не удалось добиться продления визы.

— Ну что же, — сказала Клементина, — я поеду домой, раз я никому больше не нужна в этой стране.

— Да нет, Клементина, не в этом дело. Тут закон. Мне очень жаль. Ваша виза истекает двенадцатого. Я закажу вам билет заранее.

— Спасибо, синьор, — сказала она. — Покойной ночи.

Делать нечего, видно, придется возвращаться домой. Она сядет на пароход, сойдет в Неаполе, вскочит в поезд в Мерджеллине, в Риме пересядет в автобус, который повезет ее через Тибуртину, а затем, покачивая шторками на окнах и выпуская клубы сиреневого дыма, начнет карабкаться на холм в Тиволи. При мысли о том, как она поцелует маму и вручит ей фотографию Даны Эндрюса [17] Американский киноактер. в серебряной рамке, специально купленную для нее в универсальном магазине, глаза Клементины наполнились слезами. Потом она сядет на пьяцца, и вокруг соберется народ, как когда кого-нибудь задавит машина, и все будут говорить на ее родном языке и пить вино, приготовленное из своего винограда, и она расскажет им о Новом Свете, где сковородки думают сами и где даже порошок для чистки отхожих мест пахнет розами. И Клементине так ясно представилась эта сцена, как они все сидят и как струйка фонтана разлохматилась на ветру, словно она уже видела ее своими глазами. Но она вдруг спохватилась: ей показалось, что она заметила выражение недоверия на воображаемых лицах своих односельчан. И правда, кто ей поверит? Да ее и слушать никто не станет. Другое дело, если бы она увидела дьявола, как кузина Мария. А она им описывает что-то вроде рая — кому это интересно? Она покинула свой мир, прибыла в чужой и теперь не принадлежит ни к тому, ни к другому.

Клементина развязала пачку писем, которые она получала от дядюшки Себастиано из Наскосты. Сейчас они все казались ей исполненными печали. Осень наступила в этом году неожиданно рано, писал он, и даже сейчас, в сентябре, холодно и у многих вымерз виноград и маслины, а тут еще эта lа bomba atomica [18] Атомная бомба (ит.) . погубила туристский сезон в Италии. Тень города упала на долину раньше обычного, и Клементине представилось начало зимы в Наскосте: иней, охвативший виноград и полевые цветы, и возвращающиеся в сумерки домой contandini [19] Крестьяне (ит.) . на своих осликах, груженных корнями и прочим древесным мусором, ибо в этих местах с дровами было трудно и за охапкой оливковых веток приходилось ездить подчас за десять километров. Она вспомнила холод, проникающий до самых костей, и этих осликов на фоне вечереющего желтого неба, и щелканье камешков, катящихся вниз по крутой тропинке из-под ослиных копыт. В декабре Себастиано писал, что снова наступила пора волков. Плохие времена снова пришли в Наскосту, волки задрали шесть овечек в стаде padrone [20] Хозяин (ит.) . , и не было яиц для теста, и снег покрыл пьяццу до самого края фонтана, и они снова голодают и мерзнут, как в тот год — Клементина, верно, помнит.

Она читала эти письма, сидя в своей тепло натопленной комнате, при розоватом электрическом свете. У нее была серебряная пепельница, как у синьоры, и собственная ванная. Можно наполнить ванну горячей водой и погрузиться в нее хоть до подбородка. Неужели Пресвятой Богородице угодно, чтобы она томилась в пустыне и погибала от голода? Неужели грешно брать от жизни блага, которые она предлагает? Перед Клементиной снова возникли лица ее родных и знакомых. Как смугла их кожа, какие у них темные глаза и волосы! Или за время своего пребывания среди белокурого народа она заразилась их вкусами и предубеждениями? На лицах ее сородичей, казалось, были написаны укоризна и долготерпение, которому они научились у земли, а в их взорах была неизъяснимая прелесть, достоинство и отчаяние. Но чем она виновата, почему должна она возвращаться под сень гор и пить кислое вино? В этом Новом Свете люди открыли секрет молодости, и неужели святые на небе отказали бы ей в вечной юности, когда, быть может, она предназначена ей самим Господом Богом? Клементина вспомнила, как быстро у них в Наскосте темные силы времени настигали даже самых первых красавиц, как скоро они увядали, словно цветы без ухода, как скоро начинали сутулиться и терять зубы, вспомнила исходивший от темных одежд ее матери удушливый запах навоза и копоти. А в этой стране она могла бы до конца своих дней иметь белые зубы и сохранить цвет своих волос; могла бы ходить на высоких каблуках до самой смерти, носить на пальцах кольца, и мужчины не переставали бы дарить ее своим вниманием, ибо в этом Новом Свете люди живут в десять раз дольше и не чувствуют острого жала старости. Нет, она выйдет за Джо. Она останется здесь и проживет свои десять жизней, и кожа у нее будет белая как мрамор, и у нее всегда будут зубы, и она всегда будет в состоянии прожевывать мясо.