Ян Отченашек - Хромой Орфей

- Должен вам сказать, ребята... я дерьмо. Не гожусь я, видно, для этого дела и не знаю, выдержал ли бы, как Гонза, если б меня начали бить...

Позорное признание растаяло в смущенной тишине, и никто не удивился. Лучше не думать, что было бы, если б Мертвяк поприжал его! Павел оглянулся на Милана: сейчас Милан обрушится на этого несчастного, обдаст его целым ливнем отборных ругательств: буржуй, обжора, трусливое брюхо! Катись отсюда! К мамуле! Под перинку!

Но Милан поднял голову, обвел присутствующих взглядом и, увидев их ждущие глаза, откашлялся.

- Что вы на меня уставились? Он хоть сумел об этом прямо сказать. Никто из нас ни в чем не может его упрекнуть. - Потом Милан прибавил с лихорадочным блеском в глазах: - И я меньше всех...

Изумление, которое он прочел в их глазах, не остановило его: он не позволил своим глазам уйти от их взглядов и рассказал им все о себе. Он запинался, он вонзал себе ногти в ладони и не щадил себя.

- Я думал, что преодолею, но это сильней моей воли, моих убеждений, моего разума. Лекса знает это за мной, помните, как он предостерегал вас насчет меня... Тот раз, возле конторы, когда нас заметил веркщуц, помните? Я тогда ведь смылся, ребята! Сбежал, как трус, не думал ни о чем, кроме как о своей шкуре. И не признался вам в этом, да! Я не хочу отступаться от дела, не хочу, мне тошно было бы жить, но теперь я должен был сказать вам это. Решайте сами! - успел он прибавить перед тем, как новый приступ кашля заставил его замолчать.

Что-то всплывало на поверхность - такое, чего никто не ожидал. Гнусный вечер! Выломился один кирпич - и другие посыпались, вся стена вот-вот рухнет, конец, конец "Орфею"!

Первым встряхнулся и заговорил Павел:

- Тебе надо прежде всего лечь в постель и лечиться, Милан. Болтаешь черт знает что, у тебя просто жар. - Он положил руки на колени и совершенно спокойно оценил ситуацию.- Похоже на то, что мы промахнулись. Корить друг друга бессмысленно. Уговаривать тоже. Жаль. Конечно, войну выиграют и без нас, это ясно, и никто не должен ни в чем себя упрекать... Желание у нас было. Я хотел сказать вам сегодня важную вещь. Я встретил одного старого знакомого, это замечательный химик. Пожалуй, пора бы нам перейти от листовок к другому понимаете? Взрывчатка... Может, ему удалось бы, хотя вообще-то он не хочет иметь с этим ничего общего... Но теперь уж о чем толковать...

Он встал, обвел взглядом грязные стены каморки, задерживая глаза на отдельных предметах убогой обстановки, коснулся подушки с выцветшим рисунком, провел пальцем по абажуру на лампе, поиграл шнуром от шторы затемнения. Встал у окна спиной к остальным и засунул руки в карманы дешевеньких брюк.

- Что касается меня, - промолвил он глухим, но совершенно твердым голосом, - то я буду продолжать. Я не бахвалюсь. Я не герой и испытываю страх, как все люди. Но я должен, ребята... Есть вещи похуже страха...

Где-то заскулило радио и. торжественно пробили часы. Левый край шторы был сильно разорван, и на это место он когда-то наклеил заплату. В конце галереи хлопнула дверь, зажурчала вода, дом засыпал, но еще жил - корабль, неосвещенный корабль, с живым грузом боли, и счастья, и отчаяния, и гнева, и памяти, и надежды. Павел вздрогнул от холода и прикрыл глаза. Обернулся на голос Бациллы.

- Может, возьмемся за дело, ребята? Уже страшно поздно, и мне пора домой. А там и передача из Лондона...

Когда они ломали голову, редактируя листовку, Войта вдруг обратился к Павлу со странной просьбой:

- Послушай, Павел, мне бы надо... пожить у тебя. Хоть некоторое время. - И в ответ на изумленные взгляды прибавил с краткостью, заранее исключавшей всякие расспросы: - Я не могу вернуться домой...

Блюз, это был блюз, его блюз, название которого выскользнуло из памяти, индиговый голос кларнета забирался ввысь, чтоб потом вдруг сорваться в рыданье. Не было ничего, кроме этого блюза, он бежал рядом в хлюпающей тьме, развеваясь.

Сквозняк вдоль улиц играл полами плаща. Он спустился на мокрую скамейку в парке, перевел дух. Ветер прочесывал ободранные кусты, капли шлепали о бетон. Вода и ветер.

Он узнал угол дома по запаху свежего хлеба из пекарни, витрину с церковной утварью забила тьма, а вот и ниша входной двери! Час, когда запирают дома, должен скоро наступить... У доходных домов свои особые запахи, этот запах было трудно определить: смесь пыли и высохших цветов, и тут же холодный, но не очень сильный запах камня и штукатурки. Пожалуй. Подъезд, голубая лампочка; он побежал вверх через две ступеньки, придерживаясь за перила.