Ян Отченашек - Хромой Орфей

- Скажи, почету ты не пишешь о том, что знаешь? - подошел он с другого бока.

- Например?

- Ну, хотя бы об этом вот. Гонза возмущенно вскинул голову.

- Обалдел! О чем писать, скажи на милость? Как я тут заживо гнию? Да что тут, по-твоему, делается? Не жизнь ведь это, просто оцепенение какое-то! Тут человек только ждет, связанный по рукам и ногам и до того ненужный, что с ума сойти... Ты этого не чувствуешь разве?

Павел не ответил; склонил голову, стиснул зубы.

- А я чувствую именно так. Никогда я не чувствовал себя таким ненужным, как здесь. Тотальное дерьмо... Сколько лет пошло к черту под хвост? Мы могли бы уже что-то делать, куда-то уехать, пусть ко всем чертям, пусть башку разбить, или кого-то встретить, что-то сказать ему... вообще могли бы жить! А тут? Да если не бежать отсюда хоть в писанину, если не выдумать для себя какой-то другой мир - окончательно рехнешься! Хоть бы стреляли тут, что ли, хоть бы бомбы бросали иа этот курятник... Ты что?

- Все думаю о девушке из твоего рассказа...

- Ну и что?

- Не знаю. Не верю я, что она любила того человека.

- Почему?

Павел уставился на исчерченную стенку, словно выискивал свой ответ среди непристойных стишков и неумело выцарапанных рисунков.

- Точно не скажу, а только не любила, - повторил он с таким упорным несогласием в голосе, что Гонза удивился. - Понимаешь... есть в ней какая-то искусственность, она только играет в любовь. Если б любила по-настоящему вернулась бы. Потому что гордость ее -только жест. На эффект бьет. Ты не сердись, не поверил я ей... и вообще всему. Ты это чувство выдумал. В настоящем-то больше... тишины, что ли...

Он прямо-таки с облегчением вздохнул, когда кто-то заглянул в дверь. В уборной воцарилась испуганная тишина; потом дверь снова закрылась, кто-то свистнул облегченно. Произнесенное шепотом ругательство было смыто хриплым смехом. Человек, спавший в соседней кабинке, сполошно вскочил со сна, выругался, застегивая ширинку.

- А что, если это всякий раз по-иному? - вяло возразил Гонза на последнюю реплику Павла.

- Все-таки что-то, пожалуй, есть и общее,

- Может быть, - опустил глаза Гонза. - Но что?

- С тобой это когда-нибудь бывало?

Гонза поежился, захваченный врасплох прямым вопросом. Никогда больше не дам ничего читать Павлу - ручаюсь, у него всегда было отлично по математике! Чем мой сюжет так рассердил его? А что я, собственно, о Павле знаю? Гонза досадливо сплюнул в водосточный желоб.

- Понятно, - довольно едко проговорил он. - Пожалуй, не бывало. Врать не хочу. Я даже не уверен, что нечто подобное вообще существует у людей... Постой, дай мне докончить. Может быть, это одно только жалкое желание, а его моментально заворачивают в тонкую бумагу, в слова и вздохи, обкладывают ватой, чтоб не видно было животное, и называют: любовь. Слово из тумана, а за ним суеверия, тонны фальшивых чувств, жиденькая поэзия, после которой наступает похмелье...

- Тогда зачем ты об этом пишешь? - перебил его Павел, спрыгивая с калорифера. - Вот чего я не могу понять.

- Да в общем-то я и сам не понимаю, - тихо сказал Гонза и усмехнулся. Может, затем, что тоскуешь о чем-то таком... Вот и выворачиваешь нутро словами.

Меж ними наслаивалась тишина, в ней - пустота разочарования; пронесся над крышами истребитель и затих вдали, а сумрак, сгущавшийся за треснувшим стеклом, легко заползал в души.

- Ты на меня обиделся?

- За что? - звучало это неискренне.

- Может, я действительно сделал тебе больно.

- Нет. Ты прав. Я способен признать это. Рукопись здесь? Павел вытащил из нагрудного кармана несколько сложенных листков, захватанных по краям, и молча смотрел, как Гонза, стиснув челюсти, с излишней энергией стал тщательно рвать их в клочья.

- К чему такая демонстрация? - спросил Павел, нахмурившись.

Гонза молча бросил обрывки в унитаз, спустил воду и только тогда обернулся к Павлу с кривой усмешкой.

- Вот и все! Не правда ли, точь-в-точь трагедия матери, которая вдруг сообразила, что родила кретина. И сразу легче дышать, понял? Но писать я все равно буду.

Дверь распахнулась, в проеме появился румяный блин - физиономия Даламанека. Мастер протолкался к ним поближе и набросился на Павла:

- Ты что, сдурел? Хочешь на меня беду накликать? Я тебя ищу, с ног сбился, а ты...

- Пожар, что ли? - спокойно проворчал Павел. Он стоял перед мастером, возвышаясь над ним на целую голову, и невозмутимо разглядывал его.

- Кончай тут и - марш в контору. Спрашивают тебя. Павел не торопясь вытащил руки из карманов, едва заметным движением плеча дал знать Гонзе, что понятия не имеет, в чем дело. Но не успел он и шага ступить, как Даламанек ухватил его за отворот пиджака и шепнул, приблизив лицо: